Попова Александровна - По делам их

— Там общага, хрен потом найдешь! — крикнул Бруно вслед, когда Курт, ухватившись за металлический завиток на решетке, со всей силой рванул вверх, подтянувшись и перебросив себя через ограду; что-то затрещало, но останавливаться или оборачиваться он не стал, видя, что Рицлер уже в пяти шагах от двери.

Сделав немыслимый рывок, он упал переписчику на плечи, сбив на землю и притиснув его локти к телу; тот попытался стряхнуть его с себя, и Курт, перевернувшись, почти уселся сверху, заломив парню руки к самому затылку.

— Лежать! — уже не сдерживая крика, осадил он, и тот, поняв, что сопротивляться теперь бессмысленно, обмяк, ткнувшись в жухлые травинки лицом.

Курт перевел дыхание, сбившееся скорее не от его упражнений, а от волнения, от мысли о том, что мог упустить оказавшегося столь немаловажным свидетеля, а быть может, и нечто большее; понемногу начинал обозначаться сокрывшийся было куда-то окружающий мир — позади слышались торопливые шаги подопечного, саднила ладонь, оцарапанная неровной поверхностью ограды, а правая рука почему-то шевелилась скверно, простреливая болью у самого локтя. Опустив взгляд, Курт увидел, что приобретенная недавно куртка прорвана о выступ решетки, а на спину лежащего под ним переписчика убегает тонкий красный ручеек, напитавший уже края прорехи темной густой жижей.

— Вот дерьмо… — пробормотал он зло, жалея не столько руку, сколько рукав — рука зарастет бесплатно, а вот на то, чтобы качественно починить кожаную куртку, саму по себе влетевшую в денежку, уйдет существенная часть жалованья; может статься, Керн оплатит, все-таки, повреждения получены на службе…

— Что с рукой? — неровно дыша, спросил Бруно, присев на корточки рядом; он отмахнулся:

— После, забудь о руке… Подержи его.

Стрелку из ноги задержанного Курт вытянул, не церемонясь, ощутив злорадное удовлетворение от того, что тот содрогнулся, вскрикнув и судорожно рванувшись схватиться за рану ладонью; отерев снаряд от крови об одежду переписчика, Курт убрал его и, рывком перевернув парня лицом вверх, стал расстегивать пряжку его ремня.

— Эй! — испуганно отшатнулся Бруно. — Ты что творишь!

— Держи его, я сказал, — напомнил он, перетягивая молча всхлипывающему Рицлеру ногу выше раны. — Я не могу позволить арестованному истечь кровью до допроса. Некромантия в Конгрегации не практикуется, знаешь ли.

— Тебя бы тоже завязать…

— Ерунда, сказано; просто разрезана кожа, не смертельно… Ну, Отто, — вздохнул он, отирая руки все так же о его одежду, — стало быть, так: ты арестован по подозрению в убийстве Филиппа Шлага, секретаря ректора университета Кельна. Ты имеешь право молчать, пока не предстанешь перед следствием. После начала следственного заседания отказ от ответа будет употреблен против тебя. Каждое твое слово с момента ареста будет рассмотрено как показание и применено на следственном и судебном заседании. Ты имеешь право на очную ставку с инициатором обвинения; то бишь, со мной. Ты имеешь право на очную ставку со свидетелями обвинения. Это, опять же, я, в основном. Ты имеешь право на привлечение свидетелей для своей защиты… если отыщешь, конечно. Ты имеешь право требовать проведения дополнительного расследования до завершения последней сессии судебного заседания… но до этого еще далеко. Твое немедленное и совершенное признание будет рассмотрено как сотрудничество со следствием и причтено к смягчающим обстоятельствам. До вынесения обвинительного заключения ты продолжаешь считаться верным сыном Церкви, однако во избежание сокрытия от следствия возможно важных фактов, связанных с делом, тебе отказано в получении исповеди с момента ареста до вынесения судебного заключения, каковое бы решение ни было вынесено, ради твоего блага и объективной оценки упомянутых фактов следствием… Ты понял, что я сказал, Отто? — завершил Курт обязательную формулу уже более спокойно; переписчик лежал молча, сглатывая слезы и глядя в небо, и он повысил голос: — Отто, ты понял, что̀ я только что тебе говорил?

— Да… — на грани слышимости прошептал тот, и он кивнул, поднимаясь, держа руку на весу, чтобы еще больше не пачкать кровью одежду.

— Прекрасно. Подымайся.

Бруно разжал хватку, отпуская переписчика и помогая тому встать на ноги; Курт скептически окинул взглядом покачивающуюся фигуру, в задумчивости кусая губу.

— Руки б ему еще… Господи, ну, не кандалы же с собой постоянно носить…

— Да брось, куда он денется, одноногий? — возразил Бруно, и он кивнул.

— И то верно. Кстати, Отто, последнее; еще ты имеешь право на оказание лекарской помощи, которая поможет тебе продержаться до конца грядущего допроса. Советую об этом поразмыслить, пока доберемся до Друденхауса… Шагом марш, Отто.

Райзе он увидел, где и всегда — вместе с Ланцем в их общей рабочей комнате — оба сидели каждый за своим столом, обсуждая что-то настолько беззаботно, что в нем проснулась не поддающаяся объяснению злость.

— Бездельничаете? Как всегда, — констатировал он, замерев на пороге распахнутой двери; Ланц лениво обернулся, кивнув.

— И тебе добрый день.

— Густав, ты мне нужен, — оборвал Курт, и Райзе удивленно вскинул брови:

— Quid tibi est [67] Что это с тобой (лат.). , академист? Тебя вдруг повысили? Что-то я не расслышал «пожалуйста».

— Ты мне нужен немедленно, — бросил он, разворачиваясь, и, захлопнув дверь, вышагал в коридор.

Тот вышел к нему спустя долгие несколько секунд, все так же лениво и безучастно, однако, увидя порез, наскоро перетянутый случайно найденной тряпкой, остановился, насторожившись.

— Что с рукой?

— В жопу руку, Густав, у меня арестованный истекает кровью, идем. Ты ведь медик, если я ничего не перепутал.

— Знаешь, академист, когда нам говорили, что Конгрегация должна стать ближе к людям, сомневаюсь, что имелся в виду уличный lexicon в употреблении следователей. Но если мы продолжим беседу в твоем неподражаемом духе, я отвечу, что класть я хотел на арестованного, пока не покажешь свою рану.

— Это не рана, Густав, просто порез — по собственной вине, а теперь греби копытами пошустрее, будь так любезен, — отозвался он нервно, отвернувшись, и торопливо сбежал по лестнице вниз.

Рицлер, белый, как сама смерть, сидел на полу в подвале, в самом дальнем зарешеченном углу за пока незапертой дверью; Бруно, явно нервничая и не вполне разумея, куда себя деть и как ему должно себя вести, стоял на пороге, заложив руки за спину и прислонясь лопатками к решетке. Райзе явился спустя минуту, и всю эту минуту в подвале парила тишина, нарушаемая лишь всхлипами переписчика, тяжкими вздохами Бруно и скрипом песчинок под подошвами Курта, мерящего шагами пятачок перед распахнутой дверью камеры. Приблизившись к арестованному, старший сослуживец посмотрел придирчиво на всех присутствующих, вздохнул, присев на корточки у ноги Рицлера, и качнул головой: