Попова Александровна - По делам их

— Успокойся, Береника, я им не позволю; Дитрих, ты же видишь — то, о чем мы спрашивали, она просто забыла. Если ты дашь ей успокоиться, она все вспомнит и расскажет, без палачей и подвалов. Ведь так, Береника? — уточнил он тихо, и та закивала, стиснув его руку.

— Да, конечно, — едва разборчиво прорвалось сквозь плач, — майстер Гессе, я вспомнила, я все вспомнила, я сейчас…

— Вот видишь, — чуть обернувшись к Ланцу, произнес он наставительно, — она все вспомнила. Я на тебя не злюсь, Береника, мне просто надо знать, что произошло. Ты ведь должна понимать, при моей должности это не шутки.

— Я понимаю, — всхлипнула она, — я все понимаю, правда! Но я вам зла никогда бы не причинила, честно!

— Я верю, — кивнул Курт, накрыв ее руки второй ладонью, — я тебе верю, просто расскажи, что было, и все. Ты впустила ее, когда меня не было; так?

Девушка кивнула, судорожно втянув слезы, и он осторожно продолжил:

— Береника, успокойся, припомни все и просто скажи, как все было, я не стану ни в чем тебя обвинять.

— Я не хотела вам вреда, клянусь! — повторила та отчаянно. — Она ведь такая… Она просто сказала, что хочет видеть, как вы живете, где, какой вы, я ведь не могла заподозрить, что благородная дама может сделать что-то плохое!

Это было похоже на вспышку — точно бы в полной темноте на просмоленный факел упала искра, и он запылал, вмиг озарив самые темные уголки, явив все, что было до сей поры потаенно, неясно, скрыто во тьме; терзающий лоб пыточный крюк впился в мозг в последний раз, рвя его на части, и все утихло — внезапно и совершенно.

— Разумеется, — выговорили губы сами собой, не чувствуя себя. — Я понимаю.

Свет полыхнул и исчез, оставив вокруг и в сердце, в душе безгласную полумглу, бездну, холод…

— Что она сказала тебе? — чувствуя вокруг могильную оторопелую тишину, выговорил Курт, слыша собственный голос словно бы извне — размеренный, участливый; лишь пальцы, лежащие на ладонях девушки, дрогнули, едва не стиснувшись в кулаки. — Что ей любопытно увидеть мое обиталище, так?

— Она так сказала. Она сюда пришла потихоньку, одна, она так краснела, и я не посмела отказать ей — у нее были такие несчастные глаза! Она ведь просто-напросто хотела побыть в вашей комнате, только и всего; Господи, я не впустила бы кого-то другого, но графиня — ведь это не первая встречная, и не станет же она красть что-то, ведь так?.. Я… я подумала — ничего не будет плохого, если она побудет здесь; ведь это, в конце концов, уже такое испытание для благородной дамы — явиться вот так, самой, к мужчине в дом… Я не могла ей отказать, — повторила Береника тихо, глядя ему в глаза просительно. — Она предлагала денег, а я не взяла — я не посмела наживаться на таком!

— Понимаю, — губы улыбнулись — снова сами, будто он вдруг разбился надвое, и одна половина замерла в растерянности, а другая продолжала жить, как жила, и чувствовать, как прежде, а именно — ничего… — Я понимаю. Ей отказать сложно.

— Она была так обходительна… — прошептала девушка, обессиленно всхлипнув. — Она говорила со мной, будто я не… Понимаете, она ведь славная, не надменная, она со мной говорила так попросту, она такая милая, красивая, добрая, я подумала — вам посчастливилось, что такая дама обратила внимание; я не могла заподозрить, что что-то может быть не так! Простите меня, я не понимаю, что происходит, но я вам не хотела зла!

— Я верю, — повторил Курт тихо. — Ты умница, что вспомнила все сейчас, Береника. Скажи теперь, когда это было?

— Я забыла, — жалко пробормотала та. — Честно, майстер Гессе, я не помню, это было очень давно, с месяц назад, и точного дня я вспомнить не могу, простите, это правда, я не помню…

— Ничего, не страшно, — кивнул он, улыбнувшись снова и, неспешно поднявшись, снова погладил ее по волосам, удивляясь тому, что не дрожит рука. — Успокойся. Все хорошо, все правильно. Ты молодец. Это все, Береника? Может быть, она еще что-то сказала? Даже если ты ей обещала никому не говорить, понимаешь ведь, что перед моим чином ты можешь своим словом поступиться. Было что-то еще?

— Нет, больше ничего, она всего лишь просила не рассказывать, что была тут, и все — понимаете, чтобы не болтали всякое, и вам не говорить, чтобы не смущать ее, я молчала… А больше ничего, честно!

— Хорошо, — проронил Курт тихо, опустив руку, помедлил в совершенной, безжизненной тишине и, не оборачиваясь, позвал: — Бруно? Отведи ее в Друденхаус.

— Но… — шепнула Береника тихо, — но вы сказали, что… вы сказали…

— Нам ведь не надо, чтобы ты отреклась от своих слов — так, в один прекрасный день, — пожал плечами Райзе, беря ее за локоть и поднимая безвольное тело на ноги. — Или исчезла вдруг. Если все, что ты сказала, правда, если ты ничего не утаила — вскоре возвратишься к своей тете.

— Почему я должна исчезнуть? Я никуда не сбегу, я ничего не сделала! Майстер Гессе, вы обещали! — надрывно прошептала девушка, упираясь и пытаясь высвободиться из руки, тянувшей ее к двери. — Вы же сказали, что не позволите!

— Тебе никто не причинит вреда, — отозвался он ровно. — И это — для твоего же блага. Поверь. Ради твоей безопасности. Я сказал, что не позволю, и никто к тебе пальцем не притронется; только не делай глупостей по дороге. Никто тебя не тронет, если больше ты ни в чем не замешана.

— Я ни в чем! Честно!

— Тогда беспокоиться тебе не о чем, — докончил он, не глядя в ее сторону, замерев неподвижным взглядом на распахнутом окне.

Когда всхлипы и шепот утихли за дверью, в комнату вновь вернулось то же безмолвие, тяжелое, вязкое, как гречишный мед; Курт молча стоял у окна, упершись в подоконник кулаками, опустив голову и закрыв глаза, и прислушивался к ледяной, мертвенной пустоте в груди.

— Гессе, — тихо окликнул его голос Ланца; он не оглянулся, силясь услышать, бьется ли еще в этой пустоте сердце, или и его тоже внезапно не стало…

Шаги сослуживца донеслись до слуха тихо, едва слышно, остановились рядом и чуть позади, и осторожный, такой же негромкий голос повторил:

— Гессе?.. — а когда он не ответил, ссутулившейся спины коснулась ладонь. — Курт.

Он вздрогнул, открыв глаза, обернулся медлительно, будто каждый сустав закаменел и смерзся; губы снова растянули улыбку.

— В этом городе меня лишь двое звали по имени — твоя жена и Маргарет, — произнес он почти спокойно и, развернувшись, тяжело привалился к подоконнику спиной, прижавшись виском к холодному камню оконного проема.

— Наверное, впервые не знаю, что и сказать, — вздохнул Райзе, нервно усмехнувшись, и Ланц нахмурился.

— Послушай меня, еще ничего не доказано. Даже если девчонка не лжет…

— Она говорила правду, — перебил Курт. — Ты сам знаешь. И все прочее совпадает. Бруно снова оказался не так уж неправ, а?