Попова Александровна - По делам их

— Что-то мне кажется, — бросил пробный камень Курт, — ты не в своей тарелке, произнося эти слова.

— Ну, — пожал плечами тот, — теперь, раз уж я знаю, с кем говорю, действительно — не по себе. Нелегко выговорить «вы» и «майстер» тому, кто когда-то хоронился за моей спиной, утирая кровавые сопли.

— Тогда оставим все это, так будет проще, — предложил он миролюбиво, и Финк с готовностью кивнул.

— Это хорошо, что ты не задаешься, Бекер… Пошли сядем? Ты не думай, — продолжал тот уже спокойно, когда они уселись на порог пустующего дома — все же чуть в сторонке друг от друга, оба держа руки на коленях, ближе к ремню с оружием, — не думай, я твою должность уважаю. Не какие-то тебе там, понимаешь…

Курт молчал, ожидая продолжения; тот вздохнул.

— Я знаю, тебе не терпится услышать, чего ради я тебя сюда потащил ночью; сейчас все обрисую, не боись. Без сведений не уйдешь. Только ты мне сначала скажи, если не секрет, как это тебя угораздило? Тебя ж, вроде, вздернуть должны были?

— Повезло, — отозвался Курт, косясь в темноту и теперь уже отчетливо слыша, как кто-то ходит чуть в стороне — топчется на месте, ожидая, очевидно, завершения беседы своего приятеля с кельнским инквизитором. — Попал под опекунство одного святого отца, ну и… Все просто.

— Натурально, повезло, — согласился Финк без особой зависти и даже почти с сочувствием в голосе. — Мы-то, понимаешь, когда услышали — «Курт Гессе», да еще говорили, что ты отсюда родом — сразу подумали о тебе, но как-то уж это было чудно. Мы спервоначалу решили — а, хрен с ним, какая разница… И когда ты шашни крутил с этой графиней — понимаешь, не нашего это ума было дело, кто и кого… гм… Вообще — ты же сам знаешь, подельников сдавать зазорно.

— Знаю, — осторожно согласился он; Финк кивнул.

— Вот так оно. А потом, когда ее арестовали, смотрю — все забегали, магистрат озверел совсем, студентов попрятали, инквизиторы галопом туда-сюда мельтешат, и все такие серьезные; тут я и подумал — нет, это уж не шутки. Посовещались с парнями и решили, что в таких делах мы не участники. Вот потому и послали эту записку именно к тебе, чтоб с тобой поговорить. Подумали — если ты, то говорить будет проще, а если просто имя совпало, то все равно лучше с тобой, чем с этим старичьем… уж извиняемся за прямоту.

— Да нет, — усмехнулся он, — я понимаю. Самому с ними иногда… Так что у вас случилось?

— А это, Бекер, не у нас, — вздохнул тот. — Это у тебя. Ну, и у нас тоже, конечно, только — предупреждаю, тебе это слышать будет мерзостно.

— Ничего, — подбодрил Курт. — Говори. Я уже многого наслушался и навидался… Говори.

— Ну, стало быть, так, — решительно выдохнул тот. — Еще одно предупреждение: имен я тебе не назову, и никаких свидетелей на свой суд ты не получишь — сам должен понимать, не с нашим рылом в свидетели лезть, да и вообще на людях мелькать… Расскажу просто, что мне известно, чисто чтоб совесть облегчить и чтоб ты знал. Понимаешь меня?

— Разумеется, Финк. Я на большее не надеялся.

— Так вот, значит, что я тебе скажу. Когда их светлость граф фон Шёнборн навернулся в пьяном виде у трактира, женушка его, в общем, страдала недолго — замутила с каким-то студентом. Никто об этом не знал. Спросишь, откуда мы знали? Эта дамочка частенько его впускала к себе в дом ночью; парни видали. А еще они видели, как она появлялась в Кельне, когда ее, вроде бы, тут не было. Понимаешь, о чем я? Все думают, что она у себя в замке, а она — тут, только ночью. Ночью появилась, следующей ночью обратно, втихую. И студентик тоже — вечером шасть к ней, другим вечером шасть обратно… Ну, кроме как пообсосать косточки, нам бы и до этого дела не было бы, а только однажды она с нами связалась; причем, чертова баба, сама, представляешь? Вот так вот, в трактире, подсела к одному из наших и — не напрямик, обходами, а все же сама сговорилась с ним о работе.

— О какой? — поторопил его Курт, когда Финк умолк, глядя под ноги.

— Да надоел ей тот студент, понимаешь? осточертел попросту. А бросить, видно, побоялась — ну как он в отместку всем расскажет, что графиню натягивал?.. Так что, заказала она его. Причем чтоб ничего подозрительного. Предложила сама же на выбор — или поножовщину между студентами изобразить, или притопить его на набережной, где пониже, а после спиртного в рот налить, чтоб несло; ну, вроде как, упился…

Финк умолк, косясь в его сторону исподлобья; Курт молчал тоже, глядя под ноги и почему-то именно сейчас различая каждый шорох в ночи явственней, чем прежде…

— Я так понял, — сочувственно произнес бывший приятель, — ты в эту девку всерьез врезался… Что я тебе скажу; бывает. Бабы суки. Знаешь, если б я был уверен, что ты — это ты, я б тебе и раньше рассказал. По старой дружбе. Чтоб просто знал, в кого макаешь. Ну, а раз мы уверены не были — то и молчали. Мы ж думали, просто стерва развлекается; у каждого свои странности, лишь бы платили…

— Это был единственный случай? — спросил Курт тихо, и Финк вздохнул.

— Да нет, Бекер, не единственный. Того парня, значит, в канаву уложили, а второго закололи подле пустыря у городской стены — знаешь, там эти студики обыкновенно свои побоища учиняют, когда кто кому морду хочет набить, чтоб без свидетелей; ну, или прирезать, там… Туда и положили. Это, значит, спустя около году после мужниной смерти она от одного избавилась, еще через полгода — от другого; приятель мой тогда еще у нее спросил — ну, знаешь, типа в шутку: вы, мол, нам все время будете такие заказы поставлять? Ждем, говорит, с нетерпением. А она ему улыбнулась так… знаешь… аж дурно стало… Это он мне говорил потом. «Подожди, — говорит, — немного, и поработай пока фантазией — не могу ведь я делать за вас половину работы, измышляя, как обставить смерть без подозрений».

— И что? — уже зная ответ, произнес он тяжело.

— И еще этак через годик новый заказ — этого попросту прирезали на улице; потом магистратские сказали, что — мол, бывает, нечего среди ночи шляться по улицам, добрые люди в такое время дома сидят и ко сну готовятся… Вот так. А когда помер ее последний хахаль, мы подумали — то ли денег пожалела, то ли не доверяет больше; но — нам-то как-то похрену. Сама так сама. Отравила, да? — с интересом спросил Финк и тут же замахал руками: — Нет-нет, молчи, Бекер, не говори, знать не хочу… Ну, а потом ты стал этим хахалем интересоваться, у всех спрашивать, потом арест этот; ну, мы и подумали: одно дело кровь пустить, а уж порчи всякие и волшба — это, брат, совсем другое.

— Значит, Филипп Шлаг тоже был из числа любовников графини? — уточнил Курт; тот покривился.

— Знать не знаю, как его звать. Университетский секретарь.

— Ясно…

— Знаешь, — продолжил тот несколько смущенно, потирая ладони одна о другую, — я ведь хреновый христианин; сам понимаешь… Ну, там, «не укради», «не убий» и все такое; «жена ближнего», осел и кошелек его… Только ведь это все не то. Я ведь вот тут где-то, — понизил голос Финк, похлопав себя по груди, — понимаю, что грехов на мне уйма, и душа, как головешка, но я в колдовские делишки не мешался никогда и не собираюсь с ними иметь ничего общего. Это уже серьезно, понимаешь? Было б просто смертоубийство, вел бы расследование магистрат — я б тебе слова не сказал. Подельника или даже заказчика раскрывать вот так вот — это последнее дело. Я тебе ведь правду говорил, кроме шуток — должность я твою уважаю, Бекер, и все вот это рассказываю только потому, что дело ведет Инквизиция, что дело потустороннее. Понимаешь?