Игорь БЕЛЫЙ - Заговор Сатаны. ИСПОВЕДЬ КОНТРРАЗВЕДЧИКА

Брежнев уточнил мою должность, воинское звание, фамилию, имя, отчество по занимаемой должности и по гражданке. Когда я ему все рассказал, то он на некоторое время задумался и проговорил вопросительно:

— Кто еще знает о вашей, — выразился Брежнев, — контрразведке, кроме Хрущева, Подгорного и Семичастного?

Я поправил Брежнева:

— Не «нашей контрразведке», а о специальной военно-политической контрразведке СССР, которая во все времена подчинялась первому лицу государства СССР, значит, что теперь эта контрразведка ваша, Леонид Ильич. Кроме Хрущева и Подгорного об СВПК СССР никто не должен был знать. А поэтому к вам, Леонид Ильич, будет большая просьба, — сузить круг тех лиц, кто бы знал о нас и о контрразведке, которой нам выпала честь руководить.

— Никаких возражений, Игорь Васильевич, вы на 100 процентов правы, мы будем работать вместе в одной упряжке, и я с первого момента говорю то, что когда потребуется, без звонков и предупреждений, заходите и днем и ночью.

Затем Леонид Ильич чисто по-человечески спросил:

— Небось, проблем уйма, а мы занимались другими делами, бросили, так сказать, вас, как сирот.

— Мы — дети взрослые, — сказал Георгий Константинович, — но проблемы есть, и немалые, особенно с работой Игоря Васильевича.

Полностью рассказал Жуков ему о моей военно-гражданской службе, о перемене власти в Казахстане и так далее.

Однако Леонид Ильич сразу набрал телефон Кунаева и сказал ему: «Сейчас у меня находятся Георгий Константинович Жуков и Георгий Петрович Жеребчиков, мы с ними говорим о больших государственных делах. К тебе будет моя большая просьба личная, но воспринимай ее как указание ЦК КПСС, а именно: после окончания пребывания в Москве Георгий Петрович посетит Алма-Ату и заедет к тебе, не заставь его ждать в приемной часа 2, все поставленные вопросы решай без раздумий и каких-либо рекомендаций, мы тут все решили, твое дело добросовестно исполнить, спасибо».

В общем, все вопросы, которые нас интересовали, мы довольно легко решили, и около часа дня нам подали обед, разумеется и за это и за то мы подняли тосты, отобедали и разошлись. Все остались друг другом довольны, расходились, как коллеги по общему делу.

В Москве я пробыл еще 3 дня, а 18 января вылетел домой, с запасной командировкой в КНР, попросил меня лично об этом Брежнев Л. И.

Вылетая из Москвы, с Жуковым договорились, что дней 10 я отдохну, то есть поработаю по своей гражданской работе, а где-то заодно, числа 1–2 февраля, побываю у Кунаева и из Алма-Аты перелечу на пару дней в Китай. Когда вернусь домой, созвонимся.

В Алма-Ату я полетел только 3 марта (из-за непредвиденных обстоятельств), побеседовали с Кунаевым, и, должен признаться, что встретил он меня хорошо. После беседы в кабинете, мы проехали в Толгарский район, потом вернулись на ночлег под Алатау. 6 марта я военным самолетом вылетел в КНР, разумеется, согласовав это все с китайской стороной. Сопровождавшие 2 истребителя КНР меня «подхватили», едва я пересек советско-китайскую границу. Из аэропорта Пекина я уже ехал на правительственном (КНР) автомобиле и сразу в загородную резиденцию Мао Цзе Дуна, там находился и Чжоу Энь Лай. Встреча прошла, как и всегда, радушно и тепло.

Поговорили о смене генсека СССР, чем Мао Цзе Дун, по виду, был доволен.

Хотя здесь же оговорился, что он просмотрел по печати все выступления прошлых лет после XX партсъезда ВКП(б) и не видит разницы в ревизионистском психозе между Брежневым и Хрущевым.

— Посмотрим, — сказал Мао Цзе Дун, как в русской пословице говорится,

«Толкач муку покажет», по ранее поощряемой моде Хрущевым не все пойдут.

Хотелось бы, чтобы Брежнев пересмотрел фальшивую позицию антисталиниста Хрущева и превратился в государственника сталинского образа. Конечно, так работать, как мог Сталин, никто не сможет. Сталин — это самородок, у него одного ума хватало на 100 человек. Помню мою первую встречу со Сталиным в Кремле, — продолжал товарищ Мао, — когда Сталин 2,5 часа продержал меня в приемной. Хотя ему раз пять докладывали, что я сижу и жду приема, но он вышел и как бы случайно меня встретил. Хитер был Иосиф Виссарионович, показал нам, восточным людям, свою кавказскую мудрость. При знакомстве с ним, когда я назвал себя и сказал, что я являюсь председателем коммунистической партии Китая, мои слова перевел переводчик. Сталин тут же с удивлением ответил, что он не знает такой партии в Китае, не знает никакой, кроме мелкобуржуазной, а сам посмеивается в свои густые усы. Я вынужден был, — вспоминал Мао Цзе Дун, — вынуть свой партийный билет и показать ему. Вообще это была проверка Сталина и уточнение, кто же к нему приехал с протянутой рукой, когда вы после войны сами голодные. Потом он на приеме был совсем другим. Это была действительно личность громадного человека, революционера-коммуниста! Потом мы уже хорошо друг друга знали. И вдруг Хрущев какой-то объявился на этом свете, прежде и слова против не говорил, а мертвого избил до синяков! — как можно так безобразничать?

В КНР я пробыл ровно сутки, обо всем, что было надо, успели переговорить.

А мы уже, как старые знакомые, говорили откровенно без дипломатических уловок и фальши. А 7 марта, вечером, я уже был в Чимкенте, а это значило дома.

Власти партийного аппарата менялись, в крайкоме теперь не было Ниязбекова, да и крайком сократили вообще. Первым секретарем Чимкентского обкома партии (который переехал в здание крайкома) откуда-то приехал Ливенцов. Потом мы его ковырнули, оказался сыном не просто кулака, а кулака-мародера. Поэтому связь через обком у меня была прервана, попадал я в это здание лишь тогда, когда вызывали по гражданской работе. Однажды меня пригласили в обком по особому вопросу — по антисемитизму. Разговор на эту тему состоялся интерес¬ ный. Во-первых, я Ливенцова загнал в угол, но так он мне и не ответил на вопрос: «Кто на Ближнем Востоке семит и кто антисемит?» После нескольких минут разговора мы разошлись, но каждый имел свое мнение друг о друге и об антисемитизме в мировом масштабе. Я ему говорил правду, не щадя никого. Дело было вовсе не в том, что он женат на еврейке. Главная беда, что идея, придуманная Алленом Даллесом и внедряемая повсеместно всей западной пропагандой, нашла, к сожалению, благодатную почву. Суть этой идеи в том, чтобы каждый еврей, живущий в СССР, считал себя здесь не постоянным жителем, не патриотом, а изгоем, которого все окружающие тайно, а то и явно, ненавидят. Это означает, что каждый еврей потенциально станет агентом ЦРУ или сочувствующим. Этого добивался враг социализма и СССР Аллен Даллес и, в какой-то степени это произошло. Некоторые, нестойкие граждане СССР, в том числе и еврейской национальности (я хочу именно на национальном аспекте заострить вопрос), стали постоянно слушать «Голос Америки», а отдельных людей из этой категории цэрэушникам удалось даже завербовать. С такими людьми, заблудшими идеологически, оказавшимися в трудном положении благодаря провокационной деятельности ЦРУ, как раз мы и сталкивались, проводя наши операции. Я и объяснял все это Ливенцову, но он не понял и четверти из моих комментариев. Словно и не изучал диалектический материализм, борьбу противоречий и, тем более вопросы пропаганды и контрпропаганды.