Олег Таругин - Операция «Танк времени». Из компьютерной игры — на Великую Отечественную

Итак, решено. Вот прямо сейчас она пойдет — и…

Из соседней комнаты раздался сдавленный не то хрип, не то стон, и Лена мгновенно оказалась на ногах. Секунду спустя она уже была рядом с Кириллом, сдирая с его головы шлем. Парень сидел, напряженно вытянувшись в кресле и упираясь пятками в пол, какой-то совершенно прямой, одеревеневший. Голова откинута на спинку кресла, глаза закрыты, из уголка рта тянется по подбородку, пятная темную футболку, ниточка вязкой слюны. Не слишком соображая, что делает, Лена стянула с него перчатки, зачем-то машинально выключила компьютер. Осторожно коснулась плеча:

— Ки… Кирилл, — горло внезапно пересохло, слова проталкивались сквозь него с трудом, словно она долго дышала сухим и жарким воздухом. — Кирка? Ки-ирочка…

Парень оставался совершенно неподвижным, равнодушное лицо ровным счетом ничего не выражало, став похожим на лицо пластмассового манекена из магазина одежды. Мышцы уже расслабились, и Кирилл растекся по креслу, как глубоко заснувший или изрядно выпивший человек.

«Пульс, нужно же проверить пульс…» — мелькнуло в голове, и Лена, торопливо опустившись на колени, обхватила запястье любимого. Пульс был, как и дыхание. Вроде бы ровный, ритмичный, вполне отчетливый, но так ли это на самом деле, девушка не знала, имея о медицине самое отдаленное представление.

— Кирилл же!!! — вскочив на ноги, девушка затрясла его за плечи, несколько раз хлестнула по щекам, заставив голову безвольно мотнуться из стороны в сторону. — Кирка, ну пожалуйста, приди в себя! — Перед глазами все расплылось, но Лена даже не осознавала, что плачет. — Давай же, давай! Ну, пожа-а-алуйста…

Последующие события отложились в памяти какими-то отдельными картинками, разрозненными кадрами, вырезанными шутником-монтажером из цельной отснятой пленки. Вот она катит кресло — как здорово, что оно на колесиках! — к дивану и с превеликим трудом перекладывает туда Кирилла. Снова и снова щупает пульс, слушает ровное, как у глубоко спящего, дыхание. Ищет свой коммуникатор, не находит и звонит в «Скорую» с Киркиного. Потом она бессмысленно мечется по квартире, что-то разыскивая. Замирает в отчаянии. Вспомнив детство и добрые мамины руки, хватает в ванной полотенце и, намочив, бежит в комнату, зачем-то кладя его Кириллу на лоб, словно у того жар. Не зная, что еще предпринять, просто ложится рядом, прижимаясь к такому сильному и беспомощному сейчас телу, гладит, целует родное лицо, шепчет, чтоб потерпел еще немного, что все будет хорошо. Ее сильно трясет, но она даже не пытается унять дрожь. Наконец слышит звонок и бросается к дверям, дрожащие пальцы никак не могут отпереть замок, девушка чуть не плачет и, наконец, открывает, не замечая сломанного ногтя.

Вот девушке что-то настойчиво объясняет пожилой врач в светло-зеленой хирургической пижаме, пока фельдшер и водитель перекладывают неподвижного парня на складную каталку. Что же он ей говорил? Разговор почти полностью стерся из памяти, остались лишь вырванные из контекста фразы: «мозговая кома… вероятно, нервное перенапряжение… второй случай… в отделение интенсивной терапии… можно и дома, при должном уровне ухода… надеяться на лучшее, все-таки не черепно-мозговая или инсульт… позвонить родственникам… нет, сейчас с нами нельзя, приезжайте попозже, адрес больницы…».

Окончательно Лена пришла в себя, сидя на кухне с зажатой в пальцах сигаретой, превратившейся в дотлевший почти до самого фильтра столбик сизого невесомого пепла. Заплаканные глаза страшно опухли, и видок наверняка у нее был тот еще. Впрочем, сейчас все это нисколечко Лену не волновало. В голове настойчиво билась всего одна мысль:

«Ведь чувствовала, ведь знала, что добром не закончится! И все равно ничего не смогла изменить, не настояла на своем, не запретила ему, не защитила Кирку. Или, что еще обидней, просто опоздала, возможно, всего на несколько минут, но опоздала…»

В голову неожиданно полезли какие-то назойливые воспоминания, не имеющие, в общем-то, совершенно никакого отношения к событиям сегодняшнего дня — эдакая аберрация сознания, честное слово (откуда в ее мозгу взялось это мудреное словечко — «аберрация», девушка даже и понятия не имела). Их первая встреча — тогда, в библиотеке, когда она перепутала Кирку с тем подонком и влепила ему звонкую пощечину. Их первые посиделки на кухне, когда она согласилась выпить у него кофе. Кстати, кофе оказался совершенно замечательным, не растворимым и даже не заварным, а самым настоящим зерновым кофе, который он при ней прогрел на сковороде, смолол и сварил по какому-то особому рецепту, с корицей, кардамоном и еще фиг знает с чем. Подобного ей до сих пор пробовать не доводилось; а может, дело было вовсе и не в кофе, а в том, что она уже тогда влюбилась в Кирилла, только старалась не показать даже самой себе, поскольку считала, что ничего не может быть глупее, чем влюбиться в человека, о котором толком и не знаешь ничего… А первая серьезная ссора, случившаяся из-за какой-то совершеннейшей ерунды? Она кричала, он тоже постепенно повышал тон, а потом они ненароком глянули друг на друга и рассмеялись, а потом так и ржали, как ненормальные. Кажется, они повздорили из-за каких-то институтских проблем, ведь тогда в жизни Кирилла еще не было этого злосчастного «Танкового клуба»…

Тяжело, до стона вздохнув, девушка бросила потухшую сигарету в мусорное ведро и стала собираться. Сидеть в одиночестве в ставшем пустым и чужим доме — да и успел ли он стать ей своим? — она не собиралась. Как там она совсем недавно говорила Кириллу? «Что бы ни случилось, я всегда буду рядом», так? Значит, будет. Всегда. Рядом.

А его родителям она позвонит уже из больницы, когда узнает хоть что-то конкретное…

Белоруссия, лето 1941 года

Одуряюще пахло свежей травой. Еще не отцветшей, не пожухлой, не прибитой летней жарой. То самое воспетое поэтами-натуралистами русское «многотравье». Правда, в данном случае с приставкой «бело». Белорусское, в смысле. Запах был знаком даже ему, типично городскому жителю, выросшему в каменных джунглях огромного города. Именно так пахло, когда в расположенном неподалеку от дома сквере работники «Горзеленхоза» косили газоны. И арбузный запах свежескошенной травы причудливо смешивался с бензиновым выхлопом газонокосилок. Вот и сейчас свежий, живой аромат перемолотой траками зелени смешивался с удушливой гарью сгоревшей солярки.

Все, время. Вздохнув, Кирилл раскрыл глаза. Над головой, насколько хватало взгляда, исполинским куполом раскинулось прозрачно-голубое небо, ближе к горизонту испятнанное невесомыми ватными шариками облаков. Смачно хэкнув, парень принял сидячее положение. Родной танк за номером 334 застыл метрах в пяти, гусеницы обильно залеплены травой, отполированные, непривычно гладкие траки влажно блестят на полуденном солнце. Привал они сделали на лесной опушке, решив все же не загонять машину под деревья — Кирилл побоялся застрять, пересекая неширокий, но глубокий овражек с бегущим по дну ручейком. Тем более немецких самолетов сегодня отчего-то в воздухе не наблюдалось — то ли они оказались в глубоком тылу, то ли «соколов Геринга» с ближайших аэродромов в массовом порядке перебросили на другой участок фронта.