Дорис Лессинг - Сириус экспериментирует

Странно, что я, Амбиен Вторая, после долгих лет работы в Колониальной Службе, не раз наблюдавшая за мучительной адаптацией видов, культур, социальных структур и отдельных личностей к новым условиям, так сокрушалась над судьбой одного-единственного города. Словно не было на свете культуры, которая была бы для меня дороже Леланоса. Этот город казался мне уникальным достижением, светлым пятном в мире варварства и упадка. Я испытывала острое сострадание к его обитателям, и это было столь необычное для меня чувство, что я определила его не сразу.

Я бродила по улицам и переулкам, иногда вместе с Родией, иногда одна, и моя душа разрывалась от боли за этих людей. За короткое время они стали ответственными и просвещенными гражданами, а ведь их предками были полудикие племена… Эти люди были так внимательны и добры друг к другу… И при этом все они страдали роандианской дегенеративной болезнью: каждого из них, кто прожил половину отпущенного ему срока, словно поражал невидимый вирус… Они начинали «стареть», слабея, седея и съеживаясь… Все это и многое другое заставляло меня злиться, одновременно испытывая жалость… Мне хотелось встать на защиту этих людей и уберечь их от неотвратимых превратностей судьбы.

Родия наблюдала за мной, и я знала, что она понимает все, но теперь я затаила на нее обиду. Я негодовала на нее и на Канопус. Сама я лишь изредка оценивала свое состояние здраво, хотя в глубине души понимала, что мои муки близки тем, что терзали Назара в Коши и издавна не давали покоя этой несчастной планете. Роанде. Или Шикасте.

Лишь позднее я поняла то, чего не понимала тогда. Взять, к примеру, мое легкомысленное поведение в городе жрецов, где я позволила так легко арестовать себя и бросить в тюрьму. Чем это объяснить? Никогда ни на одной планете я не вела себя подобным образом. Я поняла это, лишь когда все было позади и я вырвалась из лап Шаммат, которая, по-видимому, подтачивала мои силы задолго до того, как я высадилась на Роанде. Именно этим объяснялись мое дурное настроение и сомнения, которые раздирали меня, когда я выполняла свою работу.

Было и кое-что еще. Сколько бы мы ни восторгались порядком на планетах, которыми управлял Сириус, — а теперь численность сытого, ухоженного населения на этих планетах была сведена к минимуму и держать его в подчинении было несложно, — за долгие годы я ни разу не встречала такой яркой и глубокой культуры, как Леланос. Разумеется, на счету Сирианской империи были свои достижения, но пока Родия не привела меня в этот город, я не знала, что мы потеряли. Здесь кипела жизнь, бурлила энергия, которой не хватало нам. Апатия и потеря интереса к жизни сокрушили Сириус…

Почему Родия привела меня сюда вместо того, чтобы выделить мне охрану и отправить меня на юг, где находилась база Сириуса? Но я оказалась в этом городе, и рядом со мной была она, канопианка. Я увидела город, который добился совершенства, но должен был погубить сам себя.

Эта мысль казалась мне невыносимой. Она буквально переворачивала всю мою душу. От отчаяния мне хотелось кричать, плакать и жаловаться — но кому? Родии, которая беспрекословно подчинялась воле Канопуса?

Однажды утром мы сидели вместе с ней на втором этаже ее домика и молчали. Теперь нам было тяжело разговаривать.

Солнце освещало узорчатые ковры на полу. Все вокруг дышало уютом и добротой.

Я неприязненно посмотрела на Родию, понимая, что она знает о моих чувствах. Несмотря на это, я была не в силах сдерживаться. Я смотрела, как эта женщина сидит, сложив руки на коленях, и спокойно смотрит в синее роандианское небо. Почему она упрямо отказывается сделать то, о чем ее просят? В тот момент Родия вызывала у меня те же чувства, что и Назар, который протестовал и возмущался, пытаясь подавить бунт у себя в душе. Но я не понимала, что на этот раз ситуация прямо противоположна.

Родия посмотрела мне в лицо спокойно и внимательно, как обычно, и сказала:

— Сирианка, я должна покинуть тебя.

— Отлично, значит, ты собираешься меня бросить! Небось решила убраться из этого места подобру-поздорову, не желая разделять его судьбу.

— Нельзя изменить законы Роанды, — сказала она, — как нельзя изменить законы Вселенной. Да, здесь они неразумны, но ничто не остается неизменным. Ты знаешь это по своей империи! Была ли среди созданных тобой хоть одна культура, которая не менялась и в конце концов не исчезла?

Посмотрев ей в глаза, я неохотно согласилась.

— Лучшее, что мы можем сделать — это стремиться, пусть ненадолго, приблизиться к совершенству. Мне удалось сделать это, создав Леланос. А теперь мне пора уходить.

— Ты считаешь, что на этот раз твоя задача выполнена?

— Да, я сделала свое дело.

— Спасибо, что ты спас меня, Назар.

— Как ты когда-то спасла меня.

Родия встала. Я заметила, что она выглядит усталой и передвигается с трудом.

— Должно быть, ты рада, что уходишь, — сказала я мрачно.

— Я всегда рада, когда приходит пора уходить, — отозвалась она знакомым насмешливым тоном. — Иногда кажется, что привыкнуть к этому невозможно, — сначала ты разбиваешься в лепешку, чтобы создать что-то стоящее, а потом — и этот момент всегда наступает слишком быстро — оказывается, что все позади и дело рук твоих превратилось в свою противоположность.

На мгновение ее лицо исказилось от боли. Затем оно снова стало спокойным и ясным. Родия размышляла о будущем, о котором я могла лишь догадываться.

— Будь осторожна, сирианка, — сказала она. — Тебе грозит серьезная опасность.

— Зачем же ты привела меня сюда? — Я была сердита и обижена.

— Ты упряма, сирианка. Ты не в состоянии усвоить то, что тебе говорят, пока не набьешь шишек.

— Что ж, — усмехнулась я, — скажи, есть ли у меня шанс преодолеть опасность?

Родия посмотрела на меня с улыбкой.

— Не в этот раз, так в другой. — И меня вновь укололо ее безразличие.

Она почувствовала это и сказала:

— Сирианка, бунтовать бесполезно, ты это знаешь. Сейчас тебе хочется говорить только нет, нет, нет. Но спроси себя, против чего ты восстаешь. Когда ты бродила по городу, видя в его жителях жертв, которых бросили на произвол судьбы, задумывалась ли ты, кто их бросил и кто решает, что для них добро, а что зло? А ведь если бы кто-то взбунтовался против Сирианской империи, ты бы в два счета поставила его на место, так? — И она посмотрела мне в глаза так пристально, что я кивнула. — И наверняка наказала бы его весьма сурово! В тебе нет сострадания к тем, кто восстает против Сириуса. Но когда ты или я восстаем против того, что управляет всеми нами, никто не сажает нас в тюрьму и не убивает во имя незыблемости власти и порядка. Все мы подчиняемся Необходимости, сирианка, всегда и везде. Неужели ты думаешь, что, сокрушаясь над тем, что кажется тебе потерей, ты в силах победить Необходимость? Что твои стенания и жалобы могут что-то изменить? Вспомни, что ты говорила мне, когда я кусала руки и выла как зверь в Коши?