Леонид Млечин - Самая большая тайна фюрера

В марте сорок второго в лагерь прибыла техническая новинка — душегубка, автомобиль с газовой камерой. За несколько недель удушили газом всех заключенных лагеря.

Шеф военной администрации Турнер доложил в Берлин: «Сербия — единственная страна, в которой решены еврейский и цыганский вопросы».

Уничтожив в концлагерях евреев и цыган, взялись за остальное сербское население. Генерал пехоты Франц Бёме «наводил порядок» в Сербии с сентября по декабрь сорок первого. За это время расстреляли около тридцати тысяч сербов. После войны дело бывшего генерала Бёме рассматривал американский военный трибунал. Не дожидаясь приговора, он покончил с собой в камере.

Никто из солдат или офицеров вермахта не возмутился участием в расстрелах гражданского населения. Люди, надевшие форму немецкой армии, замарали и опозорили свою честь. Немецкая армия нисколько не препятствовала преступлениям нацизма на оккупированных территориях. Напротив, вермахт стал надежным приводным ремнем партии.

Роль вермахта вышла далеко за рамки пособничества в массовых убийствах. Легенда о «чистом и ни о чем не подозревавшем вермахте, который только исполнял свой долг», в то время как СС, полиция и служба безопасности осуществляли казни, исчерпала себя. Немецкая армия стала частью гитеровской программы уничтожения мирного населения.

В 2001 году выставка «Я сражался на Восточном фронте» вновь открылась, подкрепленная новыми документами и материалами. Она доказывает: всякий, кто сражается под подлыми знаменами, сам становится преступником. Он может потом утешать себя и оправдываться — я-то был честен, я просто исполнял приказы, я ничего плохого не делал. Но и он опозорен. Он тоже в этом участвовал.

Эти исторические споры будут продолжаться еще очень долго. Не только в Германии, но и в России, которая тоже не в ладах с собственным прошлым. Вообще говоря, это споры не только о прошлом — они о настоящем и будущем.

К шестидесятилетию поражения Третьего рейха в Германии появился фильм о последних днях Гитлера, который можно увидеть и в нашей стране (в российском прокате он называется «Бункер»). В основе фильма книги историка Иоахима Феста и последней секретарши фюрера Траудль Юнге. Компетентность профессора истории в сочетании со свидетельствами современницы — все это обещало полную правду.

Но почти все в фильме увидено невинными глазами милой и обаятельной Траудль. И Гитлер предстает перед зрителем приветливым и любезным хозяином. И немецкие солдаты отстаивают Берлин от врага так отчаянно, что зрители желают им победы. Но самой большой ошибкой фильма немецкие кинематографисты и критики назвали другое. На экране бесконечно и бессмысленно гибнут сотни солдат, генералы пускают себе пулю в лоб, и зрители видят, как падают тела с пулевыми отверстиями, как юный боец фольксштурма убивает свою подругу, а затем и самого себя.

Все можно увидеть в фильме, но только не смерть фюрера. Она происходит за закрытой дверью. Как Гитлер отворачивается, когда подыхает его собака Блонди, так камеру отводят и когда умирает фюрер. Траудль намазывает геббельсовским детям бутерброды, и тут раздается выстрел. Потом все открывают дверь и смотрят.

Но зрители не видят того, что видят они. Все в ужасе и печали отводят глаза. Камера фиксирует тысячи мертвых, но фюрера нам мертвым не показывают. Его вытаскивают завернутого в одеяло и бросают. То есть наблюдать за гибелью прочих граждан рейха — сколько угодно. Но когда дело доходит до Гитлера, авторы проявляют деликатность, граничащую с сочувствием. А от сочувствия недалеко и до оправдания…

Отчего вдруг такая щепетильность? Почему, черт возьми, не показать, что эта свинья наконец сдохла? Зачем оказывать ему такую честь? Ведь больше никому она в фильме не оказана — люди мрут как мухи.

Впрочем, есть еще одно исключение. Когда Геббельс, как в дуэли из вестерна, стоит перед своей женой и поднимает пистолет, камера снова благородно отворачивается. Больше ни в одной сцене этого фильма такого не происходит! Через полминуты начальник подразделения охраны Франц Шедле выбивает себе мозги из черепной коробки, да так, что они шлепаются о стену.

Чарли Чаплин, сняв фильм «Великий диктатор», позднее сомневался, стоило ли его снимать, потому что, высмеивая Гитлера в 1942 году, он еще не мог представить себе кошмар, исходящий от этой фигуры. Нынешних немецких кинематографистов должны были охватить сомнения — не делают ли они Гитлера безобидным, исключив из повествования четыре с половиной тысячи дней преступной истории Третьего рейха и оставив зрителям лишь коммерчески взбитые сливки последних мерзких дней фюрера.

Любое подновление истории есть переоценка прошлого ради настоящего. Разумно или неразумно такое подновление — ответ на этот вопрос зависит еще и от того, с какой целью перетолковывается история. Непредвзятое обращение к историческому материалу свидетельствует о желании разделить ответственность за политическое будущее нации.

Националистическое толкование истории находится в своеобразной взаимосвязи с экспансионистскими аппетитами. Историки, сознательно искажающие прошлое, полагают, что, овладев прошлым, они сформируют и «правильное» будущее.

От слов «Мы снова гордимся нашей страной» до националистического высокомерия и заносчивости только один шаг. Вот почему либеральные историки считают недопустимыми попытки переложить ответственность на «чужих», «других» и тем самым оправдать Гитлера (а в нашей стране — Сталина).

Интерес к фюреру в Германии, гитлеровская волна, огромное количество книг и документальных фильмов о Гитлере — это попытка немцев примириться с недавним преступным прошлым Германии. Многие смотрят такие фильмы, чтобы увидеть хроникальные кадры с фюрером. Нельзя не отметить, что сила инфицирующих, распространяющих заразу кадров намного сильнее закадрового голоса, критикующего деяния Гитлера.

Многие молодые немцы не хотят чувствовать себя виновными в нацистском прошлом Германии, ведь все это происходило задолго до их рождения. Они хотят найти нечто положительное в своей истории, снять с себя тяжкий груз трагического наследства. Очень хочется видеть историю своей страны великой и героической.

В этом сходство жизнеощущения немцев и русских. И те и другие в массе своей считают излишним и неверным по сути призыв к покаянию. Они недовольны теми, кто «мажет историю черной краской». Трудно удержаться от сопоставлений Гитлера и Сталина. Немцы и русские словно заворожены этими фигурами; часто они абсолютно некритичны. Может быть, даже уместно говорить о некоем восхищении. От тридцати до сорока процентов немцев и сейчас причисляют Гитлера к величайшим государственным деятелям Германии. В нашей стране к Сталину относятся еще снисходительнее, в России вновь стали устанавливать памятники вождю.