Юрий Валин - Наш бронепоезд. Даешь Варшаву!

Пашка полюбовался на четкие движения стрелки. Положил часы на одежду. На купание ровно пять минут. Ничего, Герман прошлый раз вернулся, тоже ворот мокрым был.

Вода пахла илом, лягушками. Вроде и проточная, а разве с морем сравнишь? Пашка снова нырнул, показав сияющему солнцу белые ягодицы, задел руками дно, вынырнул, фыркая.

– Хлопець, ти звидки будеш?

Пашка обомлел – у его одежды на берегу стоял дед, беззубо улыбался.

– Ой, дидусь, а я якраз запитати хотив… – Пашка, вздымая брызги, рванул к берегу.

Дедок не торопясь поднял карабин:

– Солдатик будеш чи що?

– Так я ж говорю… – Пашка выскочил на берег.

– Дезертиром гуляєш? – спросили басом от ивы.

Пашка замер, с некоторым опозданием зажав стыд в горсти. В двух шагах от него, у ствола, стояла крепкая девка – ростом с незадачливого купальщика, а в объеме куда представительнее. Взгляд у младой селянки был мрачный, в руках имелась лопата и пустой мешок.

– Та ви, громадяни, нияк за рибою? – неловко пошутил Пашка.

– Ни, ми рогоз копаємо, – охотно объяснил дед, тыча стволом карабина куда-то вдоль берега.

Пашка машинально глянул, в тот же миг затылок лопнул ослепительной болью.

Очнулся Пашка лежа носом в сырую землю. У щеки прыгали крошечные прибрежные мушки. Шевельнуться сил не было, череп сочился болью, от которой в глазах темнело – начисто раскроила череп, бабища проклятая.

– В воду та дело с концом, – басом говорила между тем коварная баба. – Ти, дидусь, що вигадуєш?

– Так-то воно так, – задумчиво шепелявил дед, держа часы за цепочку и любуясь блеском. – А як у нього товарищи рядом? Ось, глянь, ведра, откуда?

– Ни, вин злодюга, – убежденно заверила огромная селянка. – Це вин в Артюховке титку Полину злякав и телицю увив. Шантрапа. Молодый кобель, ишь отростил…

– Хоч що видростив, тоби все одне не дистанеться, – дед пожевал беззубыми деснами. – В воду неможна, вспливе он.

Пашка попытался рывком встать – где там, руки подогнулись, едва дернулся.

– Ксанка, та ты його не добила?! – всполошился дед.

Внучка со свистом взмахнула лопатой.

– Не надо! – захрипел Пашка, закрывая голову руками. – Я коней увел в Артюховке. Подилюся, лише не губите!

Дед и девка озабоченно переглянулись.

– Лошадей? – пробасила внучка. – А як их ховати? Сусиди що скажуть, а, дид?

– Тарасу разве що видвести? – рассудительно разгладил бороду дед. – Ни, взнають.

– Офицерськи кони, справни, – простонал Пашка. – Я у беляков увив. Мене лише не губите…

Босые ноги заплетались, шатало, как после самогона. Напивался Пашка редко. Может, и зря. Ничего толком в жизни не успел. По затылку текло горячее, голова пульсировала, раскалывалась на части. Дед, после того как стянул руки пленника бечевкой, прихрамывал сбоку, подслеповато и подозрительно озирался. Девка-корова тащила все вещи, включая Пашкин карабин. Оружие несла под мышкой, явно больше полагаясь на привычную лопату. Ведра девица тоже не забыла, они побрякивали, и сквозь головную боль Пашке казалось нелепым, что его убьют, а потом пойдут дальше, бряцая ведрами.

– Эй, солдатик, збруя-то на конях э? Или в ночь увив? – прошепелявил дед.

– Гнидий пид сидлом. А другого лише с недоуздком узяв, – пробормотал Пашка. Его пошатнуло, ноги запутались в цепкой траве. Дедок заботливо поддержал под связанные руки.

– Ходи-ходи, – сердито сказала девка. – Ишь, твердолобий. Носит вас, вовкив, погибели на вас немае. Ироды.

– Порешите меня? – безнадежно пробормотал Пашка. – За що, граждане? Я ведь за народну справу воював.

– Та навищо тебе вбивати? Невже ми убивци яки? – ласково прошепелявил дед. – Отпустимо. Только щоб бильше у нашого села не крутився. А так йди, куди ноги несуть.

Девица за спиной откровенно фыркнула.

Убьют. И под кустом прикопают. Вот тебе и смерть в лихом бою. Дальше их вести нельзя – Герман сразу не сообразит. Девка бедовая – чистый паровоз-толкач. Такая если с лопатой – никаких белоказаков не надо. Эх, опозорился ты, Павел Георгиевич.

Пашка остановился, за что немедленно получил тычок черенком лопаты:

– Шагай, злодийська харя!

– Не пиду! Хоч исподнее дайте. К лошадям выйдем – вы меня враз кончите. Не согласный я так.

Девка двинула так, что ребра захрустели. Пашка, хватая воздух, повалился на колени.

– От тварюга! – разгневанная баба снова замахнулась.

– Постой, Ксана, – дед обеспокоенно захромал вокруг. – И правда, срамно и не по-божому. Пусть пидштанники натягне. На що вони нам, таки дурни кальсони?

– Ти йому лише руки расплутай, – злобно сказала девка. – Вин же кинется. Дивися як зиркает. Чистый вовк.

– Та я своих не чипаю. Я ж за народ воював, – Пашка шагнул к девахе, примеряясь, как ловчее выбить лопату.

Чертова корова шагнула назад, вскинула лопату:

– Та и не думай!

– Все, тут кинчайте, – решительно сказал Пашка. – Гину я ни за що, вид руки своего же товарища, сильского пролетаря. Вот життя! На руку мировой буржуазии граете. Обмануютеся вы, товарищи. Пожалеете, та поздно будет.

– Бач, горланит, – окрысился дед. – Не инакше, сотоварищи рядом.

Бежать Пашка не мог – ноги не держали. Да и в глазах все мельтешило. Ведь забьет лопатой, проклятая корова. Ну разве правильная смерть для бойца революции? Вот диалектика.

– надтреснуто и громко, надрывая пересохшее горло, запел Пашка.

– Глотку йому заткни! – заверещал дед. – Своих накличе!

От взмаха лопаты Пашка умудрился увернуться. От второго удара тоже ушел, но споткнулся и сел на колючую траву. От толчка череп взорвался такой болью, что стало уже все едино. Смутно увидел, как на спину взмахнувшей лопатой бабе кто-то прыгнул, блеснула сталь знакомого штыка-кинжала. Пашка заставил себя раскрыть зажмурившиеся было глаза. Баба топталась, как ряженый медведь, старалась стряхнуть обхватившего ее сзади Германа. Картина была диковинная – бабища габаритами со слона, на ней тощий как жердь прапорщик. Штык Герман бросил и двумя руками обнимал толстенную женскую шею.

Старик едва слышно пискнул и побежал на слабых ногах в кусты. Пашка с трудом встал, но догнал мироеда в три шага, от души пнул в спину. Дед с размаху вмазался в ствол вяза, беззвучно рухнул.

Германа видно уже не было, только ноги прапорщика дергались, каблуками землю рыли, силясь сдвинуть непосильный груз, – баба сверху ворочалась рыхлой горой, давила массой.

– От бисов син. Стрекулист [16]драний, – толстые пальцы нащупали горло прапорщика, сдавили.

Пашка подхватил лопату. Отполированный мозолистыми пальцами черенок лег в ладонь неловко, и удар пришелся плашмя. Баба только пригнулась ниже. Пашка огрел ее второй раз, уже со всей дури, аж в руках засаднило. Бабища зарычала. Герман хрипел под ней, царапал ногтями кобуру «нагана». Пашка бросил лопату, поднял карабин. Ударил прикладом в затылок, туда, где из-под платка торчали сальные пряди. Силы в Пашкиных руках, видать, совсем не осталось. Но баба хрюкнула, как-то сразу расплылась еще шире. На необъятной спине появлялись темные точки, Пашка с опозданием расслышал глухие хлопки выстрелов – задавленный прапорщик упер ствол «нагана» в душную плоть и судорожно опустошал барабан.