Робер Мерль - Мальвиль

– Ну, это ты зря – в твоем муниципальном совете золотые люди.

– Золотые? И эта баба тоже золотая?

– Жюдит Медар?

– Она самая. Ну и язычок у нее! Кстати, что она такое? – спросил он с подозрением. – Уж не из ОСП [5] Объединенная социалистическая партия преимущественно левацкого толка. ли?

– Ничего общего! Из левых христиан.

Его лицо прояснилось.

– Это куда лучше. С этой частью католиков я всегда мог столковаться. Идеалисты они, – добавил он не без презрения.

Будто сам он не идеалист! Так или иначе, он совершенно успокоился. Марселя, Фожане и Дельпейру он знал. Только Жюдит была, если можно так выразиться, чревата для него неожиданностями.

– Согласен, – наконец заявил он.

Ну, раз он согласился, настал мой черед ставить условия.

– Послушай, я все же хочу, чтобы муниципальные советы Ла-Рока и Мальвиля четко договорились вот о чем: десять вильменовских винтовок и, по всей видимости, две курсежакские коровы будут не просто отданы Ла-Року, а переданы в твое личное распоряжение на все время, что ты будешь исполнять в ЛаРоке обязанности мэра.

Он окинул меня критическим взором.

– Стало быть, ты намерен забрать их обратно, если ларокезцы выставят меня за дверь?

– Именно.

– Это, пожалуй, будет нелегко.

– Ну что ж, в таком случае, винтовки и коровы войдут составной частью в общий договор.

– Выходит, это торг? – спросил он, и в тоне его прозвучал укор, правда, еле заметный.

Я все время ощущал с его стороны холодок. И даже некоторую отчужденность. Меня это огорчало. Мне было тяжело расставаться с Мейсонье вот так вот холодно, ведь именно задушевностью были проникнуты наши с ним отношения в Мальвиле.

– Ну что ж, – с наигранной веселостью заявил я, – вот ты и мэр Ла-Рока. Ну как, счастлив?

Мысль задать ему этот вопрос никак нельзя было назвать счастливой, я это почувствовал сразу.

– Нет, – сухо отрезал он. – Надеюсь, я буду хорошим мэром, но счастье тут ни при чем.

Бестактность – наклонная плоскость. Я продолжал катиться по ней.

– Даже поселившись у Мари Лануай?

– Даже, – ответил он без улыбки и ушел.

Я остался один, на душе тяжким грузом лежала его отповедь. Меня отнюдь не утешало, что я ее вполне заслужил. По счастью, у меня не было времени сосредоточиваться на моих настроениях. Дотронувшись до моего локтя, Фабрелатр вежливо, и даже на грани раболепства, просит разрешения поговорить со мной. Не могу сказать, что мне по сердцу эта бесцветная жердь, эти усики, похожие на зубную щетку, и глаза, мигающие за стеклами очков в железной оправе. Вдобавок у него еще дурно пахнет изо рта.

– Мсье Конт, – произнес он тусклым голосом. – Тут кое-кто поговаривает, что меня надо судить и повесить. Разве, по-вашему, это справедливо?

Я отстранился от него как можно дальше, не только для того, чтобы указать ему его место. И ответил холодно:

– По-моему, мсье Фабрелатр, было бы несправедливо повесить вас до суда.

Губы его задрожали, глаза забегали. Мне даже стало жаль эту размазню. «А все же», как сказал бы Марсель, разве можно забыть, что он шпионил в Ла-Роке? Что пособничал тирании Фюльбера?

– Кто же эти люди? – спросил я.

– Какие люди, мсье Конт? – отозвался он еле внятно.

– Которые хотят устроить над вами суд.

Он назвал мне два-три имени и, конечно, из тех, кто во времена Фюльбера держался тише воды, ниже травы. А едва Фюльбера не стало, хотя они для этого и пальцем не шевельнули, наши размазни сразу превратились в кремень.

Бесхребетный Фабрелатр был, однако, неглуп, так как сразу угадал ход моих мыслей. И продолжал все тем же слабым голоском:

– А я что? Разве я виноват больше их? Я подчинялся приказу.

Я поглядел на него.

– А не слишком ли вы усердствовали, подчиняясь приказу, мсье Фабрелатр?

Господи, какая же он тряпка! Услышав мое обвинение, он весь съежился, извиваясь, как слизняк. А я никогда не мог раздавить слизняка, даже сапогом. Носком ноги я отбрасывал их подальше.

– Ну вот что, мсье Фабрелатр, для начала поменьше суетитесь, не заводите ни с кем разговоров и сидите себе тихонько в своем углу. Я посмотрю, что можно сделать насчет суда.

С этими словами я выпроводил Фабрелатра, рассыпавшегося в благодарностях, и обернулся к Бюру, который шел ко мне из глубины капеллы, торопливо семеня короткими ножками, поблескивая живыми, сметливыми глазами и выпятив солидное поварское брюшко.

– Уф! – сказал он, отдуваясь. – Знали бы вы, какая там каша заварилась. Пришли какие-то люди и хотят запретить Газелю читать молитвы над могилой Фюльбера. Газель просто на стенку лезет. Просил, чтобы я вас предупредил.

Это сообщение меня ошеломило. Низость и глупость людская в эту минуту показались мне беспредельными. Стоит ли так мучиться, думал я, стараясь продлить существование ничтожного и злобного рода человеческого? Я велел Бюру подождать меня, мы вместе пойдем к Газелю. А сам на ходу перехватил Жюдит и отвел ее в сторону.

Пока я с ней говорил, она, конечно, завладела моей рукой. Подчинившись неизбежному, я предоставил ей мой бицепс.

– Мадам Медар, – сказал я, – люди теряют терпение, время не ждет. Могу я высказать вам кое-какие соображения?

Она утвердительно кивнула своей крупной головой.

– Первое: по-моему, список членов муниципалитета должен представить Марсель. И сделать это дипломатично. Могу я говорить с вами начистоту?

– Само собой разумеется, мсье Конт, – ответила Жюдит, сомкнув свою широкую длань на моем предплечье.

– Есть два имени, которые вызовут недовольство ваших сограждан. Ваше, потому что вы женщина, и Мейсонье, из-за его былых связей с компартией.

– Это еще что за дискриминация! – воскликнула Жюдит.

Я перебил ее, не дав ей насладиться либеральным негодованием.

– Говоря о вас, Марсель должен подчеркнуть, какую пользу совет может извлечь из вашей образованности. А Мейсонье следует представить как специалиста по военным вопросам и человека, незаменимого для установления связи с Мальвилем. О том, что он станет мэром, пока ни слова.

– Должна признаться, мсье Конт, что я восхищаюсь вашим тактом, – сказала Жюдит, в такт своим словам сжимая и разжимая мой бицепс.

– Позвольте я продолжу. Тут есть люди, которые хотят устроить суд над Фабрелатром. Что вы об этом думаете?

– Что это идиотизм, – отрезала Жюдит с мужской прямотой.

– Совершенно с вами согласен. Достаточно открыто выразить ему общественное порицание. Кстати, еще какие-то лица – а может, те же самые – хотят запретить Газелю похоронить Фюльбера по христианскому обычаю. Короче, недоставало нам еще истории с Антигоной в новом варианте.

В ответ на эту античную реминисценцию Жюдит лукаво улыбнулась.

– Спасибо, что предупредили, мсье Конт. Если нас выберут, мы в зародыше пресечем весь этот вздор.