Робер Мерль - Мальвиль

– Ложись, тебе говорят! – с яростью прокричал я.

Тома повиновался. Я подполз к бойнице и взглянул оттуда на стену, за которой прятались наши враги. Невидимая рука размахивала над стеной луком – на сей раз мы его прекрасно видели, – к дуге лука был привязан белый носовой платок. Я поднес бинокль к глазам и, оглядев всю стену, не заметил ничего подозрительного. Тогда, убрав бинокль, я сложил руки рупором и, приставив ко рту, прокричал на местном наречии:

– Чего ты размахался своей белой тряпкой?

Ответа не последовало. Я повторил вопрос пофранцузски.

– Я сдаюсь! – ответил мне по-французски молодой голос.

Я прокричал:

– Тогда возьми свой лук, подыми его обеими руками над головой и спускайся сюда.

В ответ ни звука. Я снова схватил бинокль. Лук и белый флаг будто замерли. Тома почесал ногу и переменил позу. Я сделал ему знак, чтобы он не шевелился, и стал напряженно вслушиваться. Мертвая тишина.

Обождав минуту, я прокричал, по-прежнему не опуская бинокля:

– Ну, чего ж ты ждешь?

– А вы не пристрелите меня? – спросил голос.

– Конечно, нет. Прошло еще несколько секунд, потом я увидел, как из-за стены появился человек – в бинокль он мне показался гигантом, – он держал лук обеими руками над головой, как я ему приказал. Я отложил бинокль в сторону и схватил карабин.

– Тома!

– Да!

– Когда он будет здесь, укройся за бойницей и не зевай. Не спускай глаз со стены.

– Понял.

С каждой минутой фигура человека все вырастала. Шел он очень быстро, почти бежал. К моему великому удивлению, он оказался совсем молодым парнем с рыжевато-белокурыми волосами. Небритый. Дойдя до нашей стенки, он остановился.

Я сказал:

– Перебрасывай к нам лук и давай перелезай через стену, потом сцепи руки на затылке и встань на колени. Помни, что у меня в обойме восемь пуль.

Он выполнил все неукоснительно. Это был высокий, крепкого сложения парень в выгоревших джинсах, клетчатой залатанной рубахе и в старой коричневой куртке, треснувшей по швам на плече. Он был бледен и не поднимал глаз.

– А ну, смотри мне в лицо.

Он поднял веки, и меня поразило выражение его глаз. Такого уж я никак не ожидал. В его взгляде не было ни хитрости, ни жестокости. Напротив. На меня смотрели совсем мальчишечьи глаза, карие с золотистыми искрами, которые удивительно шли к его круглому лицу с мягким носом и крупным пухлогубым ртом. Все в нем было простодушно, все естественно. Я велел ему смотреть на меня: он посмотрел. Со стыдом, со страхом, будто ребенок, знающий, что сейчас его ждет взбучка. Я сел метрах в двух от парня, наставив на него дуло карабина. И спросил, не повышая голоса:

– Ты один?

– Да.

Ответ прозвучал как-то слишком поспешно.

– Слушай меня хорошенько. Я повторяю: ты один?

– Да. (В голосе едва уловимое колебание.)

Неожиданно я заговорил о другом:

– Сколько стрел у тебя осталось?

– Там?

– Да.

Он задумался.

– С десяток будет, – сказал он не слишком уверенно и добавил: – А может, меньше.

Странный стрелок: даже не удосужился подсчитать свои боеприпасы. Я сказал:

– Будем считать, что десять.

– Десять... да, должно быть, десять.

Я посмотрел на него и вдруг напористо, грубым тоном спросил:

– Тогда почему же, если у тебя осталось еще целых десять стрел, ты решил сдаться?

Он покраснел, раскрыл было рот, глаза его забегали, он как будто потерял дар речи. Такого вопроса он никак не ожидал. Я застал его врасплох. Парень окончательно растерялся, не в силах придумать чтолибо в ответ, да и вообще вымолвить хоть слово. Я грубо прикрикнул:

– Повернись ко мне спиной и положи руки на затылок.

Он тяжело повернулся на коленях.

– Сядь на корточки.

Повиновался.

– Теперь слушай. Я сейчас задам тебе вопрос. Всего один. Если соврешь, я тут же продырявлю тебе башку.

Я приставил дуло карабина к его затылку!

– Усек?

– Да, – ответил он еле слышно.

Я чувствовал, как он весь трясется под напором моего карабина.

– Теперь слушай. Повторять вопрос дважды я не стану. Наврешь – тут же стреляю. – Затем, помолчав секунду, так же быстро и резко спросил: – Кто еще был за стеной?

Почти невнятно парень ответил:

– Отец.

– Еще кто?

– Больше никого.

Я с силой нажал дулом ему на затылок.

– Кто еще?

Он ответил без колебания:

– Больше никого.

На этот раз он не лгал, я был уверен.

– У отца есть лук?

– Нет. Только ружье.

Я видел, как Тома повернулся в нашу сторону с ошеломленным видом. Я махнул ему, чтобы он продолжал наблюдение, а сам, изумленный не меньше его, переспросил:

– Ружье?

– Да. Двуствольное охотничье ружье.

– Значит, у твоего отца – ружье, а лук твой?

– Нет, у меня нет ничего.

– Почему?

– Отец мне не разрешает дотрагиваться до своего ружья.

– А до лука?

– И до лука тоже.

– Почему?

– Не доверяет мне.

Миленькие семейные отношения.

Я, кажется, начинаю понемногу понимать, что представляют собой «троглодиты».

– Это отец велел тебе сдаться?

– Да.

– И сказать, что ты тут один?

– Да.

Понятно, считая войну оконченной, мы бы доверчиво встали и, уже ничего не опасаясь, отправились за своей Амарантой и угодили бы в самую пасть к папаше, который поджидал нас за стеною со своей двустволкой. По выстрелу на каждого.

Я стиснул зубы и жестко произнес:

– Снимай ремень с брюк.

Он повиновался и тут же – я ничего еще не успел сказать – снова сцепил на макушке пальцы. Его покорность вызывала у меня даже жалость: несмотря на свой рост и могучие плечи, передо мной был, в сущности, мальчишка. Мальчишка, запуганный отцом, а теперь трепещущий от страха передо мной. Я велел ему сложить руки за спиной и связал их его собственным ремнем. Уже проделав эту операцию, я вспомнил, что у меня в кармане лежит веревка, пригодилась и она: веревкой я связал парню ноги. Затем, сорвав с лука носовой платок, я заткнул ему рот. Я проделал все это достаточно проворно и решительно, однако испытывая при этом чувство некой раздвоенности, будто смотрел на свои действия со стороны, как на актера в фильме. Я опустился на колени рядом с Тома.

– Слышал?

– Да.

Он повернулся ко мне, лицо его казалось бледней обычного. И тихо, с каким-то особым оттенком в голосе, что у него могло сойти даже за волнение, проговорил:

– Спасибо.

– За что?

– За то, что ты заставил меня только что лечь.

Я не ответил. Надо было что-то придумать. Теперь отец уже понял, что его западня раскрыта, но просто так он своей позиции, конечно, не покинет. А мы не можем ни оставаться здесь, ни уйти отсюда.

– Тома, – выдохнул я.

– Что?

– Следи за стеной, за скалой и за холмом. А я попытаюсь обойти его по холму.

– Он тебя заметит.

– Не сразу. Но если ты сам заметишь хоть чтонибудь, даже дуло ружья, стреляй. Сколько хватит пуль. Чтобы он не мог поднять головы.