Алексей Махров - Царствуй на страх врагам! «Прогрессор» на престоле

Я — боевой офицер и под пулями ходил — не кланялся. И вел свои полки в атаку на англичан под Питером. А уж эти-то «краснопузые» точно знали, что ничего хорошего их в плену не ждет, и защищались с отчаянием смертников. Но я их не боялся. Вернее, не так боялся, как теперь, когда подумаю, что в любой момент какой-нибудь ошалевший поляк или полячка могут всадить в меня пулю из револьвера, как в беднягу Голубцова — прежнего председателя КГБ Царства Польского, подсыпать яд в чай, как бедолаге Саблукову — губернатору Варшавской губернии.

После прошлогоднего манифеста «царя Володьки» о независимости Польши местные паны, как выразился государь, «вконец обурели». У нас не было месяца, чтобы какой-нибудь паненок не устроил собственное powstania. [51] Восстание ( польск. ). Причем некоторые случаи просто-таки анекдотичны. Не далее как в прошлом месяце два полудурка (иначе этих «мыслителей» не назовешь!) — бывшие «коронные шляхтичи» Миньковский и Дембовский — сколотили отряд в полтораста душ, вооружили их чем смогли (раздобыли даже гладкоствольную пушку «времен Очакова и покоренья Крыма»!), и началось! Два славных польских «полководца» захватили станцию Гродиск неподалеку от одноименного города, арестовали телеграфистов и велели им передать в Лондон депешу королеве Виктории с просьбой о принятии «независимой Польши» под Британский протекторат. Следующая депеша ушла в Париж. В ней содержалось предложение об обмене посольствами и гарантировалось признание нынешних французских границ «независимой Польшей». Подписаны оба эти послания были «президентом независимой Польской республики» Миньковским и «премьером» той же республики — Дембовским.

После чего, оставив на станции охрану из двух десятков олухов с девятнадцатью винтовками шестнадцати различных систем, «президент» и «премьер» двинулись в Гродиск, где осадили здание полицейского управления. Сдаваться прибывшим из Варшавы войскам они отказывались, ожидая, видимо, что прямо сейчас с безоблачного весеннего неба на них свалятся британские колониальные войска и дружественные французские зуавы. Вместе с французским послом…

Следователи КГБ, давясь от смеха, рассказывали, как были шокированы незадачливые правители «независимой Польши», когда до них, наконец, дошло, что ни одна из их «эпохальных» телеграмм не пересекла границ Российской империи. Миньковский даже заявил протест, дескать, при этом было нарушено его право переписки. Задыхаясь от смеха, один из следователей вопросил: «А вы телеграммы оплатили?» Получив отрицательный ответ, он под гомерический хохот своих товарищей процитировал Уложение о почтовых сборах, гласящее, что корреспонденция доставляется лишь, когда она оплачена надлежащим образом. [52] Случай, несмотря на анекдотичность, подлинный! Можно представить себе, что началось в подвале, когда «президент независимой Польской республики» удрученно заметил: «Niestety giupi grosze. Przy innych okazjach madrzejszy ode mnie bkdzie!» [53] Пожалел, дурень, гроши. В другой разумней буду! ( польск. )

Я не знаю, кто рассказал государю об этом случае, но долго хохотал, когда один из приговорных списков вернулся с пометкой: «Миньковскому — пожизненно. А то в следующий раз за телеграммы заплатит!»

Но все остальное — совсем не смешно. В меня стреляли трижды, в Ромейко-Гурко — четырежды. Правда, мне в карету еще дважды пытались подложить «адскую машину». Буквально на прошлой неделе ранили председателя съезда мировых судей Варшавской губернии, месяц тому назад убит полицмейстер Келецкой губернии, полтора месяца назад — мятеж в Ломжинской губернии. Совсем не смешной…

…Я видел людей, разорванных на куски артиллерийским снарядом. Я видел, что творят пулеметы с бегущими пехотинцами. Я видел, как казаки-оренбуржцы пластают врагов шашками «от плеча до седла»… Все это я видел. И думал, что больше никогда не убоюсь вида крови. Но когда я увидел семью полицмейстера из Стависки, вернее, то, что с ними сделали бунтовщики, — меня замутило, как сопливого кадета. Изуродованные тела детей, судя по обилию крови, разрубленных косами живьем, истерзанные тела жены и старшей дочери полицмейстера, сам несчастный, подвешенный над костром, на котором он «закоптился»… В тот день я снова поклялся, что никогда и никому ничего не прощу!..

…Доклад о расселении польских деревень в Опоченском уезде… Подписал… Рапорт о переселении семисот тридцати двух жителей Белограйского уезда… Есть… Донесение об уничтожении банды около Любстова в Кольском уезде… Ничего, ничего, господа поляки: сибирский климат вам полезен… Так… Приговор военно-полевого суда… двадцать девять человек… смертная казнь через повешение… Утверждаю…

— …Павел Карлович, — Саша Армфельт вошел в мой кабинет, — графиня Гаук просит вас принять ее.

— Проси…

Никанор и Иван стоят сзади меня. Если графине придет в голову несчастливая фантазия пострелять по русскому генералу — ее обезвредят еще до того, как она сумеет всерьез поднять оружие. Были уже подобные случаи…

В кабинет не входит, а вплывает расфранченная дама, лет эдак, ладно, не будем нескромными. В конце концов, ей не так уж и много лет, чтобы драгоценности и наряды совсем затмили ее собственный облик.

— Прошу, сударыня, — поднявшись, я указал ей на кресло. — Что вас привело ко мне?

Но вместо того, чтобы усесться на предложенное ей место, женщина внезапно упала передо мной на колени:

— Ваше превосходительство! Я прошу, умоляю вас о снисхождении. Она еще совсем молода, глупа. Низкие и дурные люди наговорили ей о ее дяде «bohaterze Powstania» [54] Герое восстания ( польск. ). — и вот девочка решилась…

— Сударыня, во-первых, встаньте. Во-вторых, постарайтесь внятно изложить: о ком идет речь и чего вы хотите от меня…

— Ваше превосходительство! Пощадите ее! Не отправляйте ее в Сибирь. Мы с мужем готовы поклясться, что этого больше не повторится…

— Сударыня, вы не ответили на вопрос: за кого вы просите?

— Ах, ваше превосходительство, я прошу за нашу племянницу — Агнешку. Ведь это она стреляла в вас…

Ага. Вот оно, значит, как… Тетушка пришла просить за свою племяшку-террористочку… Точно! Вспомнил! Это та стерва, которая еще Армфельта за руку укусила…

— Сударыня, поймите: ваша племянница совершила преступление против родины и народа…

Графиня Гаук залилась слезами. Жаль ее… Э-э, да гори оно все ясным пламенем! На свой страх и риск выпишу этой дуре десяток плетей и домой! К тетушке и дядюшке — лечить выпоротую жопу!

Когда я сообщил графине о своем решении, истерика перешла в другое состояние: Гаук пыталась целовать мне руки. Я всегда ненавидел подобные проявления…

— Одну минуту, сударыня. Я только свяжусь с Варшавским КГБ…