Евгений Белогорский - Труды Отечеству. Часть 1

Станцией Разуваево можно было назвать с большой натяжкой. Два десятка белых глинобитных домиков, крохотное здание вокзала и водокачка. Вот и всё, что представляла собой эта станция. Поезд стоял на станции всего две минуты, за которые Покровский успел выйти в тамбур и соскочить с вагонной подножки вместе с двумя рабочими железнодорожниками.

Железнодорожная платформа, на которой возвышался каменный дом, гордо именуемый вокзалом, резко обрывалась пологим спуском, за которым начинались строения. Возле одного из них толпилась кучка верховых, в которых Покровский заподозрил своих встречающих. Это были казаки в потемневшей от дождя и солнца одежде, среди которых взгляд полковника сразу выделил одного всадника в грязном стеганом халате и стоптанных сапогах.

Казаки негромко переговаривались, терпеливо ожидая, когда Алексей Михайлович подойдет к ним. Когда Покровский подошел поближе, они разом замолчали, а обладатель грязного халата резко повернул свою голову и вперил в полковника пронзительный взгляд.

Покровский чуть смутился, но выдержал взгляд рыжеватого блондина, обладателя длинных усов и густой бородки. И еще что успел заметить полковник, это погоны генерал-майора русской армии, пришитые прямо на грязный халат. Перед ним был потомок древних крестоносцев, освободителей «Гроба Господнего», чей фамильный герб украшал девиз: «Его звезда не знает заката», Роман Федорович Унгерн, собственной персоной.

- Капитан Васильчиков? – спросил Унгерн – и тут же, не дожидаясь ответа прибывшего гостя, презрительно бросил – штабной? – вложив в это слово все презрение фронтовика к тыловым деятелям.

- Ошибаетесь, господин Унгерн, «железная дивизия» Антон Ивановича, Юго-запад – с достоинством проговорил Покровский, поставив на землю чемодан с саквояжем, и решительным движением одернул китель.

- Да? – с явным недоверием, спросил барон – а какое училище?

- Александровское – гордо объявил Покровский. Он действительно закончил его и был готов постоять за честь «альма-матер».

- А, александрон, а вот я павлон – с явным превосходством произнес Унгерн, намекая на свое учение в Павловском военном училище, всем выпускники которого шли в гвардию.

- Ну-с, господин капитан поехали - и барон указал на маленькую монгольскую лошадь стоявшую с пустым седлом.

Покровский сразу ощутил подвох в словах и движении Унгерна, и не торопясь, приблизился к животному. Внешне она была вполне миролюбивого вида, но характер лошадки моментально изменился, едва Алексей сел в седло. Громко заржав, она встала на дыбы и попыталась сбросить седока, и тому потребовалось продемонстрировать все свое умение верховой езды, полученное в училище и на фронте.

Не сумев избавиться от всадника, лошадь рванула стрелой и понесла полковника прочь от станции, не разбирая дороги. Вслед удаляющемуся офицеру несся свист и улюлюканье казаков конвоя Унгерна. Алексей не считал, как долго шел его поединок со строптивым животным, все слилось в одну огромную минуту, но вскоре конь смирился с присутствием седока и остановился.

Покровский немедленно воспользовался этим моментом и соскочил на землю, что бы проверить одну мысль, которая терзала его с самого начала. Придерживая рукой повод, он быстро ощупал края седла, и его предположение сразу подтвердилось, в седло был, воткнут небольшой гвоздь, чье острие впивающегося в кожу животного всякий раз, когда кто-либо садился на коня.

Это был старый прием, гадкий по своей сути, но довольно часто встречаемый среди кавалеристов, которые либо желают проверить умение новичка, либо хотят сбить спесь с зазнавшегося чужака. Судя по глубине царапин на шкуре животного, Покровского просто испытывали на мастерство, которое он с честью выдержал. Выяснив причину строптивости коня, Алексей быстро устранил железную занозу и, вскочив в седло, неторопливо поскакал в сторону барона, уже двигавшегося в его сторону.

Унгер ничем не выказал свое удивление или восхищение действиями Покровского, он только кивнул головой, как бы приглашая офицера следовать за ним. Чемодан и саквояж прибывшего везли казаки конвоя, лукаво кося в сторону Алексея Михайловича.

Так, не разговаривая друг с другом, они и прибыли в лагерь Унгерна, который представлял собой огромный кочевой лагерь, почти целиком, состоявший из монгольских юрт.

Миновав караульный пост, эскорт барона направился прямиком к центру лагеря. Юрта Унгерна, по своему виду отличалась от остальных юрт только присутствием возле нее белого знамени с изображением летящего кречета. Таким согласно легендам было знамя Чингисхана, инкарнацией которого объявлял себя барон.

- Знакомьтесь, начальник моего штаба полковник Резухин – представил Унгерн Покровскому появившегося из дверей юрты пожилого военного, так же без погон, как и все офицеры азиатской дивизии барона.

- А это наше последнее офицерское пополнение, капитан Васильчиков, александрон. Прошу любить и жаловать – сказав это, Унгерн соскочил с коня, бросив повод подскочившему казаку – господин капитан вы поступаете в полное распоряжение моего начштаба, а жить будите с поручиком Масловым. Свободны.

Отдав распоряжение, барон кивнул головой офицерам и скрылся в юрте, возле которой стояли два караульных казака.

Офицерский состав дивизии Унгерна был разношерстым, так новый начальник Покровского полковник Резухин не принимал участие в войне, а все это время провел в Средней Азии, в Ташкенте, где находился в свите генерала Куропаткина и отметился энергичным подавлении местного восстания 1916 года.

На всех низших чинов дивизии он смотрел, подобно истинному английскому офицеру на индийских сипаев. Совсем иным было отношение поручиков Маслова и Скакальского, которые в простых солдатах видели в первую очередь своих боевых товарищей, а не подчиненных, что хорошо просматривалось в их поведении к ним.

Сам Покровский старался занять промежуточную позицию, как фронтовик он прекрасно знал, что доверительное отношение к подчиненным это ключ к будущему успеху, но не спешил это демонстрировать, желая осмотреться.

Прошло два дня с момента появления Покровского и в лагерь барона прибыло монгольское пополнение, давно обещанное местными князьями, союзниками Унгерна. Состояло, правда, оно всего из двухсот клинков, но для барона и это было хорошим подарком, поскольку вмести с ними, общая численность его войска стало ровняться почти, что двум тысячам человек.

Заранее предупрежденный о прибытии подкрепления, барон встретил монголов у въезда в лагерь, сидя на белом коне, который по поверьям монголов был конем бога войны. Рядом с ним развевалось белое знамя с кречетом и завязанное по краю девятью узлами хвостиками.