Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

Прикоснувшись к мыслям и чувствам Новикова и Шульгина, проникшим в большевистскую Москву осенью двадцатого года, Удолин испытал и потрясение, и страх, длившиеся, правда, всего около сорока минут. Потом он сумел разобраться в их сущности и взять себя в руки. И почти сразу нашёл в этих людях ближайших друзей.

Но момента первого потрясения при соприкосновении с непонятным не забыл.

Сейчас случилось нечто похожее. И значит, Воронцов — теперь в роли Агранова? Интересный поворот. А кто в роли «полковников-жандармов»? Неужели этот юноша граф Уваров? Или его женщина, Анастасия, сумевшая подчинить себе сильную психику офицера, в грош не ставящего свою жизнь ради исполнения долга?

Кто или что вызвало у Дмитрия чувство тревоги, потребовавшей разыскать именно Удолина в бездне веков? Мало у «братьев» собственных средств? Выходит — мало! Зато у Воронцова ума много, раз решил «сбросить из прикупа выигрышную карту» в расчёте, что противник и сноса не просчитает, и «третья дама» в нужный момент сыграет, вопреки затверженными с детства игроками в преферанс канонами: «дама всегда бьётся, своя и чужая». Тут и вариант «гамбита» на ум пришёл [165] См. роман «Одиссей покидает Итаку». .

Нет, на самом деле — страшно не страшно, не имеет никакого значения. Человеческие, атавистические, по сути, эмоции. Наплевать и забыть! А вот сразиться с неведомым куда интереснее, чем тупо выискивать в древних хартиях ошмётки почти никому сейчас не нужных знаний.

На площадку ресторана с шумом, смехом, необязательными, но весёлыми разговорами ввалилась — иначе не скажешь — вся назначенная Удолину под присмотр компания. Девушки, он ещё раз убедился, настоящие, земные. Маугли в своём роде, воспитанные «волками». Опасаться ему их нечего, а положиться — вполне можно. Профессор в те минуты, что потребовались компании на рассаживание за столами, по всем сопутствующим словам и жестам определил — эти исполняющие роль охранниц и превосходно умеющие убивать красавицы абсолютно чисты в своих помыслах. Ни у одной он не отметил хотя бы тени тёмной ауры. Как дети, ей-богу, сущие дети.

А какие красивые! Константин Васильевич в женщинах понимал. Царицу Савскую, правда, видеть не пришлось, а уж всяких мадам де Ментенон и де Монтеспан, прочих королевских фавориток насмотрелся — никакого сравнения. Вот Ирина, жена князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон, одного из убийц Распутина — та да, хороша была, не зря в эмиграции первый в послевоенной Европе титул «королевы красоты» выиграла. Но эти барышни всё равно на порядок краше.

Удолин повернулся на стуле, изображая радушную улыбку, собираясь подойти, представиться. Басманов его увидел, сделал приглашающий жест, слегка удивившись при этом: здесь и сейчас он профессора увидеть никак не ожидал.

И вдруг мага от затылка до копчика пронзило вдоль спинного мозга ощущение внезапной, смертельной, только-только сейчас возникшей опасности. Без всяких предпосылок. Предощущение, страх неизвестно перед чем — одно, а сейчас, — будто перекрестье прицела на тебя наведено и чужой палец спуск дотягивает…

Уловил присутствие локализованной где-то справа-вверху чужой и чуждой воли, никак не дифференцируемой, воспринимаемой просто как сгусток энергопотенциала огромной мощности, вот-вот готового лопнуть… Пролиться… Чем? Огнём, потоком нейтронов или хроноквантов?

Резко развернувшись в сторону готовой ударить точно в это место «молнии», профессор вскрикнул и голосом, и ментальным посылом, адресованным сразу всем, кто мог его услышать. Выбросил перед собой руки, будто пытаясь растянуть перед верандой защитный полог.

Счёт пошёл на секунды. В отличие от Ирины или Сильвии, Удолин не умел использовать эффект «растянутого настоящего». И отрабатывать назад время, внутри которого находился в длящийся момент, ему не было дано. Если бы хоть немного раньше…

И тут он увидел, точнее — ощутил и опознал причину и источник смертельной опасности: стоявший у стенки в военной гавани бывший германо-султанский «Гебен-Явуз», на расстоянии более трёх морских миль от мыса, где помещался ресторан, занимался то ли учениями, то ли регламентными работами. Нормальный человеческий глаз едва ли заметил бы на таком расстоянии, что две его кормовые башни с двухсотвосьмидесятимиллиметровыми пушками разворачиваются. Для главного калибра линейного крейсера тридцать кабельтовых [166] 3 мили — 30 кабельтовых = 5,5 км. — смешное расстояние. Вдоль ствола целясь попасть ничего не стоит, особенно — если осколочно-фугасными!

Обычному береговому человеку и в голову бы не пришло заинтересоваться, куда и зачем вертятся башни старого крейсера, привычного, как башни минаретов в соседнем квартале.

Вопль тревоги и предсмертного отчаяния Удолина вскинул и Басманова, и Уварова, и девушек-«валькирий». Офицеры уловили звуковую составляющую, девушки — ментальную. Катранджи, кажется, обе сразу. Раньше всех он среагировал, отбросил стул и перевалился через парапет. Покатился, цепляясь руками и полами пиджака за колючие кусты и торчащие острия камней. Десятью метрами ниже склон заканчивался узенькой площадкой, а за ней до галечного пляжа ничего, кроме тридцати метров воздуха, не создающего опоры.

Будто предчувствовал прозорливый турок нечто подобное, выпрашивая у Тарханова охранниц, и прежде всего Кристину. Увидев «ретираду» своего клиента, в течение тех секунд, что он ещё находился в свободном полёте, она выхватила из широкого кармана платья блок-универсал (теперь положенный по чину), включила «экстренной кнопкой», как научила Сильвия, «растянутое время предупредительно». Это, кстати, позволило и подругам среагировать, разобравшись в обстановке.

Сама «девица Волынская» при этом, подобно цирковой акробатке, перелетела через ограждение веранды, приземлилась на спружинившие ноги двумя метрами ниже Катранджи, поймала катящееся на неё стокилограммовое тело, рывком погасила энергию массы, помноженной на скорость. Ни по каким законам физики девушка, вдвое легче Ибрагима, не смогла бы совершить такого. Оба они просто обязаны были улететь вниз. Все видели, как городошная бита сносит любую выставленную против неё фигуру, и понимали, что это — правильно. А вот изящная Кристина сумела, посрамив великого Ньютона, задержать турка на откосе. Сколько уж там «же» перегрузки Катранджи пришлось ощутить — не существенно. Он лежал ничком на последнем метре твёрдой земли, острые камешки впивались через пиджак в грудь и живот, дыхание со свистом вырывалось из перекошенного только сейчас осознанным страхом рта.

Полоски пляжа отсюда не было видно, только плещущиеся индиговые волны. Можно было подумать, что, сорвавшись, всего лишь врежешься в воду, в худшем случае — хлебнёшь как следует, да и вынырнешь как ни в чём не бывало.