Владимир Васильев - Грёзы о закате

Был тот усталый час заката,

Час умирания, когда

Всего печальней нам утрата

Незавершенного труда.

Два мира есть у человека:

Один, который он творил,

Другой, который мы от века

Творим по мере наших сил.

Н. Заболоцкий "На закате"

Навыков каллиграфа не имею. Давным-давно приобрел привычку писать весьма неразборчиво. К тому же, моя какография скрывает какологию. Если всё же пожелаете прочитать воспоминания и дневники царьградского вора, изложенные на жёлто-розоватых листах пергамента, сшитых в тетради, а также историю, нацарапанную пером, скрипящим в непослушной руке, привыкшей к клавиатуре, о том как из грязи вышел в князи, то извольте.

Умозрительно представляю некоего палеографа-текстолога, раскопавшего со своими помощницами мои рукописи. Они все увидят, что многие реалии, термины и словосочетания в обнаруженных текстах им совершенно не понятны. Одна из помощниц выразит мнение о том, что где-то в пространстве-времени существует параллельный мир как зеркальное отражение её мордочки и всего-всего, что окружает её, самую любимую мордочку, а перемещение физических лиц в пространстве-времени из зеркального мира в её мир и, вероятно, наоборот - в зазеркалье, частично может объяснить поразительное сходство языков. Другая помощница, серьёзная девица, скажет, что тексты подлинные, а "зазеркалье" не существует в силу основных законов мироздания. Мнение палеографа-текстолога вполне ожидаемо: постучит он указательным пальцем по стопке пухлых тетрадей с неровными краями и огласит приговор: сие - ничто иное как фантастика, фантазии или фантасмагории. А в возмещение своих трудов объявит расшифровки всех рукописей трофеем, принадлежащим ему, со всеми вытекающими правами, а также выгодами, возможными при публикации данных текстов.

Представить или вообразить можно всё, что угодно, но, скорее всего, реакция нашедших будет иной. Попадутся тёмной бабусе мои тетради, перекрестится она, увидев языческие знаки-обереги на листах пергамента, - и бросит тетради в печку.

Вариантов много, но их суть сводится к одному: не желают люди света знания, а потому из века в век пребывают в невежестве. Помрачение, идущее с восхода от иудеев и арабов, равно как и с заката из Рима, мой спаситель, волхв родом из Арконы, руянского города храмов, называет "сизой мглой". И чем более сизая мгла окутывает сознание людей, тем она губительнее.

Да, он одобрил поведанную ему формулу решения конфликтов, но в отличие от автора формулы не узрел какого-либо христианского содержания в высказывании о том, что "красота спасёт мир". Насмотрелся он на смурных и убогих в Константинополе и ясно представляет, что пришествие христианства на наши земли принесёт погибель, страдания и уродство, причём разница между смурным и уродом, по его словам, была, есть и будет небольшой. Поясню термины пресветлого волхва: под "смурным" надо понимать мирянина, а под "уродом" - юродивого. А убогими он называл всех монахов. Вот ещё вопрос: что считать нашей землёй? Или, как в летописях спрошено: откуда есть, пошла русь? Как потомку литвинов и новгородцев мне интересен и такой вопрос: почему формы украинского языка весьма архаичны по сравнению с русским языком? Всех вопросов не перечесть; на многие вопросы у меня нет ответов, а потому читайте, думайте. Точки над 'i' на письме никогда не ставил и ставить не собираюсь. К тому же из русского алфавита эту букву изъяли. Явно не от большого ума.

А на вопросец, откуда есть, пришёл пишущий эти строки, узнаете, прочитав мою первую тетрадь. В ней также о самых беззаботных днях моей жизни и о том, как я порушил своё счастье.

- Ну и что из того, что он млеет?! У него на Вику тоже рефлекс.

Голос Насти на фоне шума океанских волн, накатывающихся одна за другой на песчаный пляж, прозвучал решительно и резко и отшиб у меня желание как-либо развивать тему взаимоотношений моих подруг с Андреем. Инфантильным отморозком, по моему мнению. Но к этому выводу я позже пришёл, а поначалу с любопытством смотрел на холёного молодого человека. О том, что он сынок олигарха областного масштаба, а по-русски - сынок бандита, мне поведала Настя, а кто ей шепнул его биоданные, она, ясное дело, умолчала. Бесполезно гадать и выискивать того, кто ей передал конфиденциальную информацию: многие неровно дышали рядом с Анастасией. А передали, наверняка, просто так, за улыбку и ради поддержания знакомства.

Мне не к этому сынку, а к себе надо было бы повнимательнее приглядеться.

В первую же нашу встречу, осушив фужер горячительного напитка, тот сынок пытался разъяснить мне принципы абсолютной свободы. Толковал он мне сии идеи на светской тусовке столичного бомонда, где я оказался благодаря Анастасии. Предварительно обряженный ею в странную, но пошитую по самому последнему подиумному тренду хламиду, я внешне вполне соответствовал блистающему окружению сэров и сэруний в вычурных нарядах. Среди рож в макияже славянские физиономии были редкостью. "Москва" - этак иногда восклицал я с горечью, обозревая сборище лиц, что с верной репрезентативностью, как по количеству, так и по качеству, выявляло характерную особенность Москвы как город неруси. Беседа с одним из сэров, тем самым сынком олигарха, показалась мне забавной. Что может быть общего у богатого воришки и нищего студента? Объяснение нашёл в его глазах, помутневших от зависти, когда к нам подошла Анастасия и, взъерошив мою причёску, увела меня прочь от дармовой выпивки и дерьмового наследника изрядного состояния.

Настя называла меня нейтральным и, как мне казалось, совершенно невыразительным именем "Саша", а я иногда называл её "старушкой" в память о школьной дружбе, волейбольных и даже футбольных дворовых баталиях в нашем родном Полоцке. Она всегда и во всём стремилась проявлять независимость. В границах, определяемых с некоторого момента зависимостью от меня. Зарабатывала Настя, по её словам, "торговлей фасом", как на учёбу в универе, который дал ей квалификацию журналиста и профессионального фотографа, так и на жизнь. Упаси, боже, всех от амфиболии, этой заразы, что прячется до поры до времени в наших душах и мыслях и с хихиканьем вылезает наружу, чтобы опорочить подруг или друзей. По-русски эта зараза зовётся двусмысленностью. Во избежание грязных толкований, скажу, что под "фасом" Настенька подразумевала исключительно своё лицо. А её личико можно сравнить с ликом совершеннейшей Афродиты. Причём доходы Афродиты-Анастасии от её работы как в ипостаси модели, так и в ипостаси независимого художника-фотографа были настолько значительны, что ради предложенной авантюры - отдыха на Сейшельских островах - она, без особых проблем для себя, отказалась от выгодного контракта с каким-то модельным агентством.