Сергей Шкенев - Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец» на престоле

- А-а-а…

- Не пререкаться! Значит так, прапорщик, отвезёшь их в Шлиссельбург… Головой отвечаешь, понял? И сидеть там как мышь под веником! Справишься - быть тебе поручиком!

Офицер, произведённый из фельдфебелей на пятый день умопомрачительной гонки из Нижнего Новгорода в Петербург, задохнулся от восторга. В свете открывшейся перспективы он не только увезёт императрицу в крепость, но и сам единолично отобьет все приступы, буде таковые случатся. Орёл! Самый натуральный орёл! И чего меня Аракчеев дворянскими бунтами пугает? Вот живой пример - человек из захудалых помещиков, а дали ему надежду и… горы свернёт! И абсолютно плевать на то, что крестьяне из имения в армию уйдут или вольную получат. Все четверо.

- Давай, голубчик, пошевеливайся!

Чёрт побери, как же больно! И ещё этот старый хрыч нудит над ухом…

- Дурак ты, твоё величество, как есть дурак! Ну разве так можно?

- Ефимыч, заткнись, а? Шёй быстрее.

- А я чего делаю? - егерь бормочет невнятно, потому что держит во рту надёрганные из моей рубашки шёлковые нитки. - Сейчас больно будет.

- Знаю.

- Знает он… Станет невтерпёж - можешь орать. Но молча!

- Это как?

- Кверху каком!

Никакого почтения у паразита к государевой персоне. Или нарочитой грубостью подбадривает, чтобы злость придавала силы? А чего злиться-то? И не злюсь вовсе, если сам дурак. Кто просил соваться туда, куда ни один барбос хрен не совал? И людей за собой потащил. Теперь вот пожинаю плоды. У-у-у… больно! Сейчас бы граммов четыреста для наркоза принять. Но нету.

- Терпи-терпи, - приговаривает Ефимыч, ковыряясь в моём боку кривой иголкой. - На хорошем кобеле быстро заживёт.

- А ты не завидуй.

- Такому делу не грех и позавидовать.

- Я про рану.

- Так и я про неё!

Старый солдат смеётся. Хотя, какой же он старый? Скачет так, что молодые обзавидуются. Или не обзавидуются… Некому больше - из четверых сопровождающих меня егерей только Ефимыч и остался жив.

Не повезло, да. Попали даже не между молотом и наковальней, а между двумя наковальнями, по которым с обратной стороны непрерывно бьют, бьют, и бьют. Два шведских полка, вернее то, что от них осталось, в беспорядке отступали навстречу друг другу. И надо же такому случиться - мы выскочили на перекрёсток ровно в тот момент, когда там показался первый неприятельский солдат. И если бы один.

Хвалёные пистолеты знаменитого американского мастера (с сегодняшнего дня американцев тоже не люблю) дали осечку, причём одновременно. А швед, не долго думавши, засадил штыком прямо мне в брюхо. Точнее, хотел засадить, но то ли споткнулся, то ли поскользнулся, и в результате этого пробороздил бок почти до левой лопатки. Супостата застрелили егеря, а Ефимыч схватил за шиворот истекающее кровью величество и прыгнул в канал, и без того забитый раздувшимися покойниками. Жуть!

- Ну ты долго ещё? - мучитель не отвечает, занятый хирургической операцией. - Слушай, Ефимыч, а тухлятина из воды в рану не попала?

- Не боись, - обнадёжил солдат. - Вернейшее средство есть, даже антонов огонь останавливает. Хм… иногда.

- Так это оно французским сыром воняет?

- Зачем сыром? Обычная просушенная и перетёртая плесень из-под банного пола. Земляк из Галицкого полка посоветовал. Не, таперича из Лукояновского… или Волынского? Тьфу! Полк один, а названия каждый месяц разные.

Ефимыч не зря плюётся - я и сам запутался в постоянных переименованиях. Зато в Лондоне и Париже наверняка сломали голову, пытаясь объяснить четырёхкратное увеличение численности русской армии.

- Ну вот и всё! - солдат вытер руки остатками моей рубашки. - Сейчас ещё перевяжем.

- Подштанники снимать?

- Полотно есть чистое. И вот это! - вытащил из-за голенища плоскую фляжку, подбросил её, и засунул обратно. - Обезболивающее попозже.

- Что же ты, ирод, раньше молчал?

- А оно мне надо, пьяного тебя ворочать?

- В Сибирь сошлю.

- Ну и сошлёшь, - согласился Ефимыч. - Чай там тоже люди живут.

Вот так вот! Пугаешь-пугаешь человека, а он всё никак не пугается. И дело даже не в том, что такой бесстрашный - просто не чувствует за собой каких-либо прегрешений. Чисто серафим шестикрылый! А кажущаяся грубость и не грубость вовсе, а напротив, высшая степень доверия. К царю, как и к Богу, на Руси на Вы не обращаются. То есть, обращаются, конечно, но ощущается в этом какая-то искусственность, привнесённая чуждой культурой. Не от души идут все официальные величания.

- А одёжку придётся выкинуть, - старый солдат закончил мотать бинты и отпихнул ногой мешающий кафтан. - И красный цвет нонеча не в моде - живо пулю схлопочешь. Погоди-ка…

Достал из ранца гимнастёрку, ещё не получившую таковое название, а именовавшуюся попросту "павловской рубахой".

- Спасибо, Ефимыч.

Тот неожиданно смутился и вместо ответа сунул флягу. Ладно, не хочет принимать устную благодарность, получит её письменным указом. Что там у нас полагается за спасение жизни государя-императора?

Зараза… левая рука совсем не поднимается…

- Помоги.

Общими усилиями кое-как натягивает через голову тесную гимнастёрку, которая тут же намокает от проступившей сквозь бинты крови. А фляжку так и не выпустил? Ну-ка… хорошо пошла! Ещё глоточек…

- Будешь?

- Никак нет, Ваше Императорское Величество! Субординация не дозволяет!

Вот оно что! Я же опять в мундире, значит уже не раненый боевой товарищ, а строгий командир, каковому невместно распивать водку с подчинёнными. Тьфу! Наизобретал тут философских теорий… отец народа, понимаешь. Дурак ты, Павел Петрович. В смысле, я дурак.

Два часа спустя.

- И охота тебе, мсье Теодор, так себя мучить? - красногвардеец Иван Лопухин отвлёкся от чистки винтовки и насмешливо посмотрел на Фёдора Толстого, с самой страдальческой миной пытающегося соскоблить недельную щетину тупой бритвой. - Горло только не перережь, а то горничные шибко ругаться будут.

- А это он, Ваня, твоей сестрице пытается понравиться, - вмешался карауливший у окна капитан Тучков. - Ты бы видел его глаза во время перевязки!

- Всё было не так, Александр Андреевич! - покраснел Толстой.

- Не так? - Лопухин в задумчивости почесал кончик носа. - Сегодня руку перевязывала, завтра… Знаешь что, друг Фёдор… об одном прошу - постарайся, чтобы в моём доме тебя не ранили в задницу.

- Как тебя - в моём?

- Да, но я же не пытался привлечь к осмотру юных девиц.

- Зато пожар устроил.

- Фи, Теодор, какой ты грубый! Кто виноват, что там две роты шотландцев на ночлег расположились? Тем более, кое-кто вовсе не возражал против поджога.

- Матушке этот дом всегда казался слишком вульгарным, - Толстой отложил бритву и скептически осмотрел отражение в зеркале. - Ваня, ваше сиятельное семейство намерено уморить голодом защитников Отечества?