Уорд Мур - Дарю вам праздник

Желание, чтобы вопрос о моем приеме не решался бы как можно дольше, постепенно сменилось желанием, чтобы все решилось как можно скорее.

— Зачем? — спросил Хиро. — В состоянии неопределенности мы живем всю жизнь.

— Да, но степени различны. Вы, например, знаете, что будете делать в будущем году.

— Знаю? Да какие у меня гарантии? К счастью, будущее от нас скрыто. Когда мне было столько, сколько вам, я пребывал в жутком отчаянии из-за того, что никто не желал брать на контракт японца… Понимаете, нас до сих пор зовут японцами, хотя предки наши бежали в Америку еще в 1868 году, после провала попытки свергнуть сёгунат и восстановить власть микадо [31]. Именно в неопределенности счастье, отнюдь не в точном знании будущего.

— Так ли, нет ли, — сказала практичная Кими, — но до следующего собрания может пройти несколько месяцев.

— Что вы говорите? Разве срок не назначается заранее?

Конечно, срок назначался, но у меня не хватило духу спросить о дате.

Хиро покачал головой.

— А зачем? Вот соберутся члены товарищества, чтобы рассмотреть программу ассигнований или утвердить какой-нибудь проект — тогда и решим, есть ли в Приюте место для историка.

— Но… Кими сказала, собрания может не быть много месяцев.

— Или оно может быть завтра, — уронил Хиро.

— Не дергайся, Ходж, — сказал Фумио. — Папа будет голосовать за тебя, и мама тоже.

Хиро лишь хмыкнул.

Когда же собрание состоялось наконец, я после долгого напряженного ожидания воспринял его как разрядку. Хиро, Мидбин и еще несколько человек, с которыми я вряд ли более чем парой слов перебросился, рекомендовали меня к приему, а Барбара ограничилась тем, что проигнорировала происходящее. Я стал действительным членом товарищества Приюта Хаггерсхэйвен со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями. Наконец-то, впервые с тех пор, как шесть с лишним лет назад я покинул Уоппингер-фоллз, у меня появилась надежная крыша над головой. Свой дом… Я знал, что за всю историю Приюта очень немногие порывали с ним; и совсем уж немногих — просили сделать это.

На скромном празднестве, устроенном в ту ночь на большой кухне, Приют продемонстрировал таланты своих обитателей с иной, до сих пор неизвестной мне стороны. Хиро нахимичил из древесных опилок целый галлон крепкого зелья, которое назвал «целлюсакэ». Мистер Хаггеруэллс заявил, что зелье отвечает даже самым изысканным вкусам, а затем разразился импровизированной лекцией о том, как и что пили на различных стадиях развития цивилизации. Мидбин с таким увлечением дегустировал новый напиток, что не постеснялся спародировать лекцию мистера Хаггеруэллса, а затем, будучи явно в ударе, показал, как мистер Хаггеруэллс мог бы передразнить самого Мидбина. Эйс и еще трое спели; даже немая девушка, которую долго и затейливо убеждали пригубить капельку целлюсакэ — что она и сделала в конце концов под неодобрительными взглядами своих самозваных опекунш — казалось, немного оживилась. Если кто и заметил отсутствие Барбары Хаггеруэллс, то никак не показал этого.

Вскоре осень сменилась зимой. Из рощи приволокли последние бревна и посредством сжатого воздуха, методом, разработанным здесь, в Приюте, получили из них лигнин [32]— горючее, которое мы применяли в топках парового отопления и как присадку в светильниках, превращавшую слабенькую струйку пламени в могучее сияние. Мы все участвовали в этой работе — но, поскольку я был не в состоянии сколько нибудь удовлетворительно помогать Хиро в лаборатории, моя несовместимость ни с чем механическим вскоре вернула меня в конюшни, где я был, конечно, более уместен.

Я не роптал. Мне нравилось быть вместе с другими, но мне нравилось и поразмыслить спокойно и неторопливо без людей, в ритме шага тяжелых першеронов, или позабавиться, наблюдая за проделками двух юных жеребят. И мир, и чехарда событий в мире улетали далеко-далеко. Я испытывал лишь тихую радость и словно пребывал в нирване — никакие сильные чувства не тревожили меня.

Как-то днем я тер скребницей пятнистую кобылу и размышлял о том, что паровые трактора, которыми пользовались теперь во всех крупных зернопроизводящих хозяйствах Британской Америки, лишают фермера не только производителя удобрений, но и хорошего товарища. Вошла Барбара и остановилась у меня за спиной. На улице было морозно, и ее дыхание еще клубилось в холодном воздухе, который она принесла с собою. Я одним резким движением взъерошил шерсть на боку кобылы, а затем вновь принялся выглаживать ее до блеска.

— Привет, — сказала Барбара.

— А-а, мисс Хаггеруэллс… Добрый день.

— Зачем ты это, Ходж?

Я снова взъерошил бок кобылы.

— Что — это? Боюсь, не понимаю вас.

Она подошла ближе, так близко, как тогда, в книжном магазине — и мое дыхание участилась само собой.

— Думаю, понимаешь. Зачем ты избегаешь меня? И называешь «мисс Хаггеруэллс» с таким напыщенным видом? По-твоему, я старуха, или уродина, или недотрога?

Это ранит Эйса, подумал я. Бедняга Эйс, эта Иезавель совсем задурила ему голову; ну почему бы ему не найти себе славную тихую девушку, которая не терзала бы его, без зазрения совести потворствуя всякой своей прихоти?

В последний раз я огладил бок лошади и отложил скребницу.

— Думаю, — сказал я, — вы самая обворожительная женщина, какую я когда-либо встречал, Барбара.

— Ходж.

— А?

— Ты правда не писал матери ни разу с тех пор, как ушел из дому?

— А зачем мне ей писать? О чем? Если бы мне хоть что-то удалось из того, о чем я тогда мечтал — может, и написал бы. Но сообщать, что шесть лет пропахал впустую… Она опять скажет: «Нет хватки!» И все.

— Удивляюсь, почему хотя бы гордость не заставит тебя доказать матери, что она не права?

— Слышу голос Мидбина, — сказал я; но раздражен я не был. Лучше отвечать на такие вопросы, чем на те, которые я беспрерывно слышал от нее вот уже несколько недель. А ты меня любишь? Правда? По-настоящему? Больше, чем других женщин, которые у тебя были? А за что ты меня любишь?

— Оливер иногда заглядывает в самую суть.

— Боюсь, ты приписываешь мне свои собственные мотивы.

— Мать меня ненавидела, — отрезала она.

— Знаешь, Барбара, наш мир довольно скуп на любовь, и для нее придумано множество заменителей подешевле и попроще. Но «ненависть» — уж очень резко звучит. Откуда ты можешь быть уверена?

— Я уверена. Что тебе за разница, откуда? Просто я не такая бесчувственная, как ты.

— Я? А что-то сделал?

— Тебе все безразлично. И я, и все. Ты не любишь меня. На моем месте сейчас могла бы быть любая другая женщина.

— Думаю, что это не так, Барбара, — поразмыслив, начал было я.

— Надо же! «Думаю, это не так»! А уверенности-то в голосе нет… Ты просто играешь со мной. Почему бы тебе не быть честным, почему не сказать правду? Будь здесь та нью-йоркская девка, ты вел бы себя точно так же. Наверное, ты бы даже ее предпочел. Ты ведь скучаешь по ней, признайся!