Тим Пауэрс - Гнёт ее заботы

― Но я тебя ненавижу! ― крикнула Джозефина, падая на колени вместе с Джулией и таща лезвие вверх сквозь живот. ― Ты хотела, чтобы я поклонялась тебе и жила словно… словно отражение в одном из твоих зеркал! Ты любила, когда я одевалась как ты и притворялась тобой, и тогда ты могла… потешаться надо мной с остальными, выставляя меня как ужасную маленькую Джозефину, и высасывать из меня последние капли того, что делало меня мной! Она вырвала кинжал из раны и вонзила его в глаз сопротивляющегося существа. ― Я как Китс и Шелли ― с самого рождения досталась вампиру!

Существо перестало сопротивляться и клацало и скрипело под ней. Усыхающие конечности окончательно съежились, и Джозефина выдернула кинжал и медленно поднялась на ноги.

Кроуфорд собрал оставшиеся силы, а затем заставил себя подняться и дохромать до нее. Он приближался к ней с осторожностью, пока она не взглянула на него, и он не увидел узнавание в ее глазах.

― Это была не Джулия, ― сказал он, кладя руку ей на плечо.

― Я знаю, ― ответила Джозефина, пристально глядя на маленькую статую, лежащую на полу. ― Но все, что я сказала, было правдой. Как я… могла до сих пор этого не понимать?

Кроуфорд потянул ее прочь, и они повернулись и вместе медленно приблизились к стеклянному коробу у стены. Лежащий внутри мужчина слабо пошевелился на витиевато вышитом ложе и, кажется, издал тихий смешок.

На миг Кроуфорду показалось, что это ужасно древняя старуха, одно бедро которой скрывалось в отверстии в стене, и которая каким-то образом оказалась беременной ― ее лицо было ввалившимся и сморщенным, будто высушенное под солнцем яблоко, но живот был непомерно раздут, словно она вынашивала огромного младенца. Затем он заметил жидкую бороду, и рубец, прорезавший раздутое чрево, и, в конце концов, внизу, разглядел запрятанные, словно давно заброшенные школьником учебники, иссохшие мужские гениталии.

Шрам протянулся через раздутый живот, но он узнал его ― точно такой же был на плоском животе двойника фон Аргау, чью рану он сшил в кафе на берегу канала, так много лет назад.

― Добрый вечер, Вернер, ― неуверенно произнес Кроуфорд. ― Ты знаешь, кто эта женщина? Она та самая сиделка, которую ты с моей помощью пытался отравить в Риме два года назад.

― Посмотри ка на потолок, ― прокаркал кошмарный старик.

― Кроуфорд поднял взгляд.

И в груди у него похолодело. Потолок был шахматной доской составленной из тяжелых, квадратных каменных блоков, и казалось, сам спинной хребет Кроуфорда съежился, когда он внезапно осознал, что здесь недоставало поддерживающих его колонн.

― А теперь смотри на меня. Старик махнул скелетообразной рукой на свое левое бедро, которое при первом взгляде показалось ему засунутым в отверстие в стене. Сейчас же, вглядевшись более внимательно поверх тугого свода живота, он увидел, что таз и бедро старика были словно срезаны почти до самой спины, и тело его каким-то образом врастало в камень.

«Он и арка здания срослись в области бедра, ― подумал Кроуфорд. ― Словно две женщины на той маленькой лепешке, которую Джозефина должна была разломить, когда мы играли свадьбу с ее сестрой».

На ум ему пришла строчка из Шекспира, из Макбета, которую так любил цитировать Шелли: словно два изнуренных пловца, что вместе сцепились и тащат друг друга на дно ; и на миг ему пришло в голову, что он и Джозефина, и все эти поэты также являли собой чудовищные, невыносимые соединения двух личностей. Вернер и те женщины, изображенные на овсяной лепешке, были просто более очевидными примерами, и это мешало увидеть более тонкие проявления такой связи.

― Я часть этого здания, ― сказал Вернер. Только моя жизненная энергия удерживает потолок от падения. Из-под сети морщинок избороздивших пергамент лица на Кроуфорда взирали блестящие глаза. ― Ты понимаешь это?

― Да, ― ответил Кроуфорд. ― Умрешь ты, и мы умрем тоже.

Похожий на скомканную бумагу рот снова ожил: ― Так уж сложилось, ничего не поделаешь. Так что можешь забыть все свои идеи о том, чтобы вырезать из меня статую. Несмотря на все это, мое предложение все еще в силе: уйдите сейчас, и я позабочусь, чтобы нефелимы навсегда о вас позабыли.

Кроуфорда сотрясала дрожь, но он выдавил смешок. ― Я знаю, чего стоит их слово. Перси Шелли недавно проверил.

«Я мог бы заставить Джозефину уйти, ― подумал он, ― а затем сделать это, вырезать из него эту чертову статую».

Затем он вспомнил ее обещание утопиться, если он не разрешит ей отправиться вместе с ним. И понял, что заставить ее уйти не удастся.

На мгновение у него даже мелькнула мысль, не принять ли предложение Вернера ― но он сразу же ее отверг, понимая, что и на это Джозефина тоже не согласится.

«Но, может быть, Вернер блефовал на счет потолка»?

Кроуфорд снова взглянул вверх, а затем обреченно опустил взгляд. Нет, он не блефовал.

Он щелкал пальцами, избегая смотреть как на Вернера, так и на Джозефину.

«И времени у тебя тоже не так много, ― напомнил он себе. ― Нужно что-то делать».

Он уставился сквозь стеклянный короб на древний рубец, протянувшийся через выпирающий живот фон Аргау, а затем очень медленно повернулся к Джозефине. ― Сколько лет ты проработала медсестрой?

― Шесть, ― прошептала она.

― А сколько раз тебе приходилось… Он вынужден был остановиться, чтобы сделать глубокий вдох. ― Сколько раз тебе приходилось ассистировать при кесаревом сечении?

Вернер начал что-то быстро говорить, но голос Джозефины легко пробился через его слова. ― Раз шесть, думаю.

― Хорошо ― потому что скоро тебе придется сделать это снова.

Кроуфорд забрался в стеклянный саркофаг и, не обращая внимания на костлявые руки Вернера, слабо дергающие его за брюки, начал осторожно выбивать стеклянные стенки рукояткой пистолета ― для работы им с Джозефиной нужно было место.

Слабые причитания Вернера потеряли всякое сходство со словами, когда Кроуфорд взял в руки кинжал, обернутый тряпкой, чтобы его можно было держать у острия, зажал пальцами тугую складку плоти и сделал первый надрез.

И хотя попытки Вернера освободиться сделались еще более настойчивыми, Джозефина легко с ними справлялась, удерживая его на месте одной рукой, пока другая стирала текущую кровь куском ткани, смоченным брэнди из фляжки Кроуфорда. Каждые несколько секунд она подносила фляжку к губам старика ― после первого разреза он больше не отказывался от спасительного алкоголя.

У Кроуфорда начинало мутиться в глазах от усталости, и, лишь напрягая всю свою волю, он заставлял руки не трястись и не делать слишком глубокие надрезы. Он все забывал, что они не в больнице, и это не роды, и несколько раз машинально спрашивал у Джозефины бистури [447]или хирургические ножницы [448].