Александр Логачев - Разрубленное небо

Эта их какая-то мистическая незаметность наводила Артема на кое-какие мыслишки. Ровно на те же мыслишки наводила его и способность связных до неузнаваемости изменять свою внешность. То условную фразу произносил клянчащий милостыню старик, то надменного вида самурай, то хокаси, то цунэгата, то лесоруб с топором на плече, то торговец, то странствующий монах, а однажды один из связных даже переоделся женщиной. Люди сиккэна по отношению к Артему действовали в высшей степени аккуратно (безукоризненно выполняя приказ сиккэна «не засветить» Белого Дракона) — они всегда изыскивали возможность оказаться поблизости от Артема, когда он был один или когда находящиеся неподалеку сподвижники не могли увидеть ничего подозрительного в приблизившемся к Белому Дракону человеке. Сообщения Артема были предельно кратки, не занимало много времени, скажем, произнести такое: «Клан Асикага согласился поддержать мятеж Годайго. Время и место общего сбора Годайго определит после разговора с Минамото». И это еще было сообщение из длинных.

Каким макаром связники доводили сообщения до сведения сиккэна, Артему не было известно, но скорее всего с помощью гонцов, немедленно по получении сообщения отправлявшихся в путь к столице через всю страну. А как, собственно, еще прикажете доставлять? Голубиной почтой? Что-то не слышал Артем здесь ни о чем подобном.

Одни люди работают связниками, другие гонцами, эдакая шпионская корпорация, демонстрирующая прямо-таки до остроты лезвия катаны отточенное искусство шпионажа… И это в очередной раз наводило Артема все на те же мысли.

А мысли были простые — уж не принадлежат ли связные к одному из кланов яма-буси. Именно горные отшельники с младенчества оттачивают умения, необходимые для ведения шпионажа. Проверить свою догадку Артем не мог. Ни одного из яма-буси он в вояж не взял, а уж они бы, надо думать, своих признали если не в лицо, то по почерку. Ну не спрашивать же у связников: «А вы не из яма-буси ли часом, друзья?» Любой ответ в равной степени может оказаться как правдивым, так и насквозь лживым. Ну и зачем вообще спрашивать в таком случае?

Итак, в доме Такаши побывали скорее всего яма-буси. Артема спасли от людей Годайго, судя по всему, тоже яма-буси. И здесь в роли связных выступают почти наверняка все те же яма-буси. Тенденция однако. Остаются ли сомнения, что на сиккэна работают яма-буси? Наверное. Скажем, кто-то работает под яма-буси, хотя совершенно непонятно, зачем мог понадобиться такой сложняк. В общем, Артем считал для себя почти доказанным, что сиккэн связался с одним из кланов горных отшельников. И тогда встает вопрос — а как это можно обернуть в свою пользу? Наверное, как-то можно. И Артем пытался на сей счет размышлять, как говорится, в краткие минуты отдыха. Однако за полтора месяца вояжа по провинциям так ничего и не придумал. Тем более по истечению где-то примерно двух недель их провинциальных гастролей он утратил интерес ежели не ко всему на свете, то уж точно ко всяким хитрым комбинациям и прочим мудреностям.

Первые две недели, надо признать, Артем все же получал от их с Годайго вояжа некоторое удовольствие. Оно было туристической природы: новые города, новые люди, пейзажи осенней Японии и в первую очередь, конечно, горные ландшафты. Довольно скоро ощущение новизны схлынуло, ему на смену пришло ощущение рутины и обыденщины. И вот уже даже бесспорно красивое, засыпанное первой осенней листвой синтоистское святилище, возведенное в честь Царя Гор, не вызвало у Артема никаких эстетических и прочего рода эмоций на фоне постоянных переездов с места на место и разговоров об одном и том же. Годайго — вот в ком энергия клокотала, любой реактор позавидует! — нигде не задерживался ни на мгновение дольше нужного, постоянно всех гнал вперед. Впрочем, перспектива уже через пару месяцев усесться на трон в ком угодно разожжет огонь неугасимый и плеснет в топку хорошую порцию сил.

Менялись города, менялись дороги, дорожная пыль, несмотря на постоянные теплые бани-фурако, въедалась в кожу, запах едкого лошадиного пота надоел до чертиков и уже вызывал тошноту не в фигуральном, а в самом что ни на есть прямом смысле, накапливалась усталость — в первую очередь даже не физическая, а моральная. Постепенно Артем стал ощущать себя кем-то вроде робота из пока еще не придуманного анимэ: едет, куда укажут, отрабатывает вложенную в него программу и делает это без эмоций, вообще без какого бы то ни было личного отношения — отработал положенное, и свободен.

Отрабатывал же он программную речь, сперва, разумеется, заслушанную и одобренную цензором в лице экс-императора Годайго. Его речь отличалась от программных речей иных переломных эпох, где агитаторы и горланы напирали все больше на классовую солидарность, на сознательность «мирового пролетарьята» и светлое будущее. Артем все больше обращался к Небесам, Будде и героическим свершениям самураев прошлого, памяти коих следует стремиться быть достойными. Чаще прочих он употреблял слово «Небеса». Де, и он, Белый Дракон, избран Небесами, дабы спасти «империю не только от иноземных варваров, но и от тех, чьи помыслы сродни варварским», и Годайго избран Небесами, дабы «вернуть земле Ямато покой и процветание». Ну и конечно, отдельные строки воззвания посвящались доспехам Тайра Томомори, в которых Артем все эти речи и произносил, убедительно доказывая, что к абы кому они попасть никак не могли, а могли попасть лишь к достойнейшему из достойных, кого избрали все те же Небеса.

Между прочим, доспехи эти, мать их ити и в три прогиба вперехлест, Артем возненавидел даже больше, чем запах лошадиного пота. Потому что редкий день не приходилось напяливать их на себя. А это само по себе занятие утомительное (ряды пластин крепились друг к другу петлями, каждую требовалось закрепить), ну и приходилось таскать на себе тяжесть, что тоже, знаете ли, не сахар… Ну, может быть, невелика тяжесть для тренированного акробата, однако надоесть может даже и ему. Еще хуже было другое — по просьбе Годайго он подолгу (а именно до окончания очередных переговоров с очередным главой самурайского клана или настоятелем монастыря) высиживал, парился в доспехах. Поскольку переговоры проходили, как правило, в помещении, то пот по телу воздушного гимнаста Топильского тек ручьями. Не будь Артем древнеяпонским Штирлицем, послал бы, конечно, Годайго с его просьбами куда подальше, но тут приходилось подыгрывать, изображать заинтересованность в успехе общего дела.

Раз уж речь зашла о доспехах… Ох, и достали Артема восторги японцев по поводу этих доспехов. Чуть меньше других восторгались монахи, коим по статусу положено быть сдержанными, но и они не оставались вовсе безучастными. А уж как самураи восторгались… тут и говорить нечего. Чуть ли не до истерических припадков иной раз доходило.