Михаил Шевляков - Тринадцать лет или Сибирская пастораль

Он стоял возле сарайчика, где пылился в ожидании начала месяца и новых талонов на бензин его мотоцикл, и о чем-то разговаривал с дворничихой Стешей. На нем была не привычная старенькая гимнастерка, а новенькая кожанка, из тех, что попали в город с американскими грузовиками и были предметом острой зависти мальчишек в ее школе. Стеша пошла вглубь двора, за флигель, а он еще раз подергал замок на сарайчике, критически осмотрел свои сапоги и поправил фуражку. По всему было видно, что он собирался куда-то идти – и уж точно не в булочную и не за папиросами.

Быстро захлопнув ненавистную математику, она черкнула размашисто наискось на листке «Я к Светке» и выскочила в прихожую. Мельком взглянула в зеркало, набросила на плечи бежевый пыльник и, пританцовывая на одной ноге, натянула непослушную туфлю. Берет она надела совсем уже на бегу, дробно стуча каблучками вниз по лестнице и чуть не поскользнувшись на площадке, да и то еле успела – он уже почти вышел через калитку ворот на улицу.

– Дядь Мить, – сбившийся от быстрого бега, ее голос гулко раскатился под аркой, – Дядь Мить, подождите меня!

– А, здравствуй, Ксеничка! – весело откликнулся он, – Куда это ты так бежишь?

– К подружке хотела забежать, – неловко соврала она и почувствовала, как у нее загорелись шея и уши. Чтобы как-то скрыть свое смущение, она стала заталкивать выбившуюся прядь волос обратно под фетровый берет. – А вы… вы куда-то тоже идете, да?

– Да вот в гости собрался по поводу воскресного дня.

– Да? А куда, если, конечно, не секрет? – она наконец справилась с прядью и отдышалась.

– Не секрет, – он усмехнулся. – Помнишь, я тебе две недели тому о своих знакомых говорил? Серебрянская, которая Кобыляко? Если бы не к подружке спешить – как раз бы и познакомилась с нею.

– Да ну ее… Я с вами лучше пошла бы – но если можно.

– Конечно, можно, они люди такие, что гостям всегда рады. А подружка твоя как же?

– Да ну ее, – повторила она и снова почувствовала, что краснеет…

…До бульвара было идти совсем недалеко, пока они дошли до угла, она пару раз оглянулась на свои окна – не видит ли ее мама? Как раз в этот момент он спросил, не будут ли за нее волноваться дома, и она с облегчением сказала «нет» подумав, как здорово, что она успела черкнуть записку. Сходя с тротуара, она неловко подвернула ногу, и он крепко взял ее под локоть. Было бы здорово, если бы сейчас ее увидел кто-нибудь из одноклассниц – снова покраснев, подумала она. И все-таки жаль, что он не видел ее в прошлое воскресенье, когда они с Наташкой сделали себе шикарные прически валиком. Да, а потом мама ругалась и заставила ее стереть помаду – вспомнив об этом она нахмурилась.

– Что приуныла?

– Да так, пустяки, – она прижалась к нему и усмехнулась. Его черная куртка нагрелась от майского солнца, и от нее остро пахло кожей…

…Магазин на углу Народной и бульвара она знала, а вот то, что хозяева его живут прямо на втором этаже над магазином – нет. Они прошли во двор и поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Дверь им открыла хозяйка – Людмила Георгиевна – в фартуке, видно, только от плиты. Прямо у порога он познакомил их, Ксеничке тут же было велено не смущаться и чувствовать себя как дома. Под вешалкой стояли в беспорядке дотянувшие до тепла детские калоши и Ксеничка подумала, что ее, как всегда, отправят к детям, но Людмила Георгиевна попросила называть ее просто Милой, безо всяких отчеств и церемоний, и, воскликнув – ой, подгорает! – всплеснула руками и убежала к готовке.

– Ого, Дмитро, с какими красавицами ты козакуешь! – снизу, из магазина, отдуваясь на ходу и вытирая шею огромным платком, более похожим на маленькое полотенце, поднялся наконец-то хозяин дома – маленький и лысоватый Кобыляко, особенно маленький рядом с высокой и худощавой женой. У него было смешное имя-отчество – он представился как Петро Прокопович и говорил с теплым и таким же округлым, как и он сам, украинским выговором, мгновенно перекрестив ее из Ксенички в Оксану. – Ну-ка к столу, к столу! Что там моя Милочка сегодня на праздник приготовила! – и пошел в комнату первым. Что-то было странное в его походке, но эта мысль только промелькнула и пропала.

– Дядя Митя, – шепотом спросила она, – а какой сегодня праздник?

– Сегодня Петро с Милой годовщину свадьбы отмечают. Седьмой год, с мая тридцать девятого.

– Ой, а как же, я же не знала… Подарок же какой-то нужно, да?

– Не волнуйся, есть, есть подарки, – он улыбнулся. – Давай-ка мы твое пальто аккуратно сюда, на вешалку пристроим.

Поминутно краснея от смущения, от того, как ухаживал за нею – как за взрослой – дядя Митя, помогая управиться в тесной прихожей с пыльником, от того, что не знала, как называть при Петре Прокоповиче и Людмиле Георгиевне дядю Митю, и чувствуя щеками и шеей, что краснеет, Ксеничка прошла следом за ним в комнату. Он тоже оставил на вешалке свою куртку и оказался при параде – в новеньком, ни разу не виденном ею кителе, и от этого кителя, успев мельком подумать, как здорово, что надела с самого утра любимое платье, она почему-то смутилась еще больше…

– Минуточку, минуточку! – Людмила Георгиевна вбежала к ним, чудом разминувшись в дверях и балансируя двумя тарелками. – Уже почти все готово, вот только принесу. Ну-ка найдите местечко на столе!

– Ксеничка тебе поможет управиться, – потирая руки и подходя к столу сказал дядя Митя. – Правда, Ксеничка?

– Ага, – еле слышно выговорила она, совсем растерявшись, – А… а что делать?

– Ой, да что вы, сама управлюсь! – Людмила махнула на них полотенцем, – Надо же, привел кавалер свою барышню в гости и работать заставляет!

– Нет, нет, я помогу, – вновь покраснев, она пошла следом за Людмилой на кухню.

…Именно эта просторная кухня – пожалуй, даже попросторнее, чем та комната, в которой накрыт был скатертью праздничный стол – именно кухня, где мгновенно нашелся для нее еще один фартук, незаметно для самой Ксенички сделала так, что она перестала наконец смущаться и почувствовала себя легко. И Людмила Георгиевна стала для нее действительно Милой, когда она, пискнув: «Ой, Милочка!» – чуть не выронила из мокрых рук миску с огурчиками, а потом они, глядя друг на друга, дружно рассмеялись, и даже дядя Митя почти без запинки стал для нее просто Митей в ответе на какой-то пустячный Милин вопрос…

…Наконец после очередного ворчливого вопроса Петра Прокоповича, скоро ли Мила успокоится и присядет вместе с Ксеничкой за стол, они действительно побросали фартуки на кухонный табурет и, абсолютно одинаково заглянув в висевшее в коридоре зеркало, уселись за столом под низкой лампой с цветастым платком вместо абажура.

Под постукивание вилкой по налитой рюмочке и веселое Милино «Тихо, тихо!» – дядя Митя поднялся и, прокашлявшись, сказал: