Владимир Контровский - Нерожденный

Строчки рескрипта микадо сочились кровью…

Париж лета сорок пятого года чувствовал себя неплохо. Город, в отличие от многих других европейских столиц, избежал разрушений – и немцы в 1940-м, и американцы в 1944-м взяли его без боя, без грохота орудий, без тяжёлых фугасных бомб. Германская оккупация Парижу не повредила – она была и прошла, растаяла, стекла мутной водой в канализацию, и древний город вернулся к обычному своему бытию: на его бульварах и улицах по-прежнему работали маленькие кафе и магазинчики, суетились люди, озабоченные своими житейскими делами, и художники на Монмартре снова выставляли на продажу свои картины с цветами и девушками. И не было на этих картинах никаких танков, пушек и прочих ужасов войны – война кончилась. То есть она не совсем кончилась – говорят, на Тихом океане ещё стреляют, – но какое дело французскому обывателю до выстрелов и взрывов, грохочущих за тысячи лье от Франции, где-то в Юго-Восточной Азии? Не каждый из них знал, где она вообще есть, эта Азия Юго-Восточная.

Париж, 1945 год

Франция оживала. Генерал де Голль, энергичный патриот своей страны, избавлялся от назойливой американской опеки, грозившей обернуться зависимостью прекрасной Франции от желчного Дяди Сэма, возрождал былое величие страны Ришелье и Наполеона, и никто из парижан нисколько не сомневался в том, что американские патрули на улицах Парижа скоро исчезнут: вы нас освободили от бошей – спасибо, но пора вам и честь знать.

Вероятно, такого же мнения придерживался человек в мягкой шляпе, лёгком сером плаще, распахнутом по летнему времени, и с небольшим желтым саквояжем (добротным, сейчас таких не делают), шагавший по бульвару Рошешуар. Он неодобрительно покосился на группу американских солдат, развалившихся в плетёных креслах на веранде маленького кафе и усердно потреблявших пиво. Возможно, миловидная официантка этого кафе также не испытывала к бравым «джи-ай» особо тёплых чувств, но обслуживал она их проворно и даже улыбалась в ответ на двусмысленные шуточки, отпускаемые ими в её адрес, – янки платили, и платили щедро.

Человек в плаще шел не спеша, но целеустремлённо. Он то и дело поглядывал на номера домов, явно отыскивая нужный адрес, и вскоре нашёл, что искал: не доходя квартала до Плас Пигаль с её знаменитой «Красной Мельницей» [68], он остановился у одного из домов и толкнул входную дверь.

– Что угодно мсье? – спросила его седенькая благообразная консьержка, услышавшая треньканье дверного колокольчика.

– Мсье угодно найти квартиру номер семнадцать, – ответил человек в плаще. Голос у него был приятный, и консьержка это отметила. А ещё она отметила, что этот мсье – человек порядочный: не забыл положить монетку на столик перед консьержкой.

– Третий этаж, мсье, и направо, – проворковала консьержка, удалив монету со стола одним движением руки, напоминавшей птичью лапку. – По-моему, её хозяйка сейчас дома.

– Благодарю вас, мадам.

«Ах, какой мужчина… – подумала она, глядя вслед незнакомцу, поднимавшемуся по лестнице. – Будь я лет на тридцать помоложе, я бы… Ах, молодость, молодость… А Жанет времени зря не теряет, и правильно делает: женщина она красивая, а муж её неизвестно где».

Поднявшись на третий этаж, человек с саквояжем остановился у двери с медными цифрами «1» и «7», секунду помедлил и решительно нажал кнопку звонка. Не похоже было, что он явился на любовное свидание – человека в плаще привело сюда что-то другое.

За дверью послышались лёгкие шаги, звякнула дверная цепочка. Дверь приоткрылась, и человека в плаще встретил внимательный взгляд серых женских глаз.

– Мадам Беранже?

– Это я. Кто вы такой, и что вам нужно?

– Меня зовут Андрэ Нуарэ. Я писатель, – с этими слова человек с саквояжем извлёк из внутреннего кармана визитную карточку и протянул её хозяйке, настороженно смотревшей на него. – Я хочу с вами поговорить, а нужно мне это для моего нового романа, прототипом главной героини которого, – мужчина широко улыбнулся, – будете вы, мадам Беранже. Вы позволите мне войти?

Они прошли на кухню, и мадам Беранже, усадив гостя, сделала кофе – её опасливая насторожённость явно уступила место заинтересованности.

– Ячменный, – сказал она, ставя на стол дымящиеся чашки. – Извините, другого нет. Я вас слушаю.

– Это я вас буду слушать, мадам, – Андрэ снова улыбнулся, и Жанет почувствовала, что она тает, как кусок масла на солнце: сидевший перед ней человек располагал к себе и своим мужественным обликом, и бархатным баритоном, и лицом, и белозубой улыбкой. – Я кое-что о вас знаю, но мне хотелось бы узнать кое-что ещё: без этого в моём новом романе не будет правды жизни.

На самом деле человек, назвавший себя Андрэ Нуарэ, знал почти всё о женщине по имени Жанет Беранже. Он знал, что она жена капитана 1-го ранга Режи Беранже, бывшего командира крейсера «Ламотт-Пике», а ныне командира линкора «Ришелье», направленного на Дальний Восток; он знал, что их бурный роман начался в 1928 году в Индокитае, где юная Жанет, филолог-ориенталист, работавшая в составе англо-французской этнографической экспедиции, занимавшейся среди всего прочего поисками литературных раритетов Сиама и Аннама, познакомилась в Сайгоне с бравым capitaine de corvette [69]Беранже и молниеносно разрушила его первый брак; он знал, что у них двое детей, мальчик и девочка, и знал, где они сейчас. Он знал, что дом мадам Беранже в Тулоне был разрушен американской бомбой, и что сама Жанет в сорок третьем бежала из Тулона в Париж, спасаясь от гестапо, которое после затопления в Тулоне кораблей французского военно-морского флота очень интересовалось членами семей французских морских офицеров, и нашла себе пристанище у сестры своего мужа, жившей в Париже. А ещё он знал, что девичья фамилия мадам Беранже – Уотерфилд, что она англичанка, что когда-то её звали Дженни, что она закончила Кембридж и обучалась там в то же самое время, что и японец по имени Тамеичи Миязака. И то, что между молодым японцем и молодой англичанкой была тогда пылкая страсть, тоже было известно человеку, назвавшему себя Андрэ Нуарэ – именно по этой причине он и оказался в Париже, на третьем этаже старинного дома на бульваре Рошешуар, в квартире номер семнадцать.

– А как будет называться ваш новый роман? – спросила Жанет.

– «Запад и Восток», мадам.

– Запад и восток? Как у Киплинга? Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись…

– Иногда, – Андрэ посмотрел на хозяйку, – эти непримиримые антагонисты сходятся, и даже… любят друг друга, как Ромео и Джульетта. Это и будет основной идеей моего романа.