Владимир Свержин - Заря цвета пепла

– Да, и не без успеха.

– Вот и прекрасно. Тогда еще один вопрос: при вашей лечебнице есть морг?

Ночная мгла опустилась на разогретый солнцем Париж, заставляя добрых граждан устремиться на свидание с подушками или продолжить свидания, так сказать, в иной плоскости. Лишь полиция, обходившая ночным дозором спящий город, военные патрули и враги народа всех мастей не спали этой теплой, наполненной ароматами роз и навоза майской ночью.

Да вот еще нищий в латаном пехотном мундире, устроившийся напротив лечебницы душевнобольных на улице Шарон, не спал, а, чуть придремывая, следил одним глазом за входом. Рукав его был засунут за пояс, в жестяной миске, стоявшей у ног, виднелось несколько монеток, напоминая редким прохожим о милосердии.

Трое полицейских важно прошествовали мимо инвалида. Тот подхватил миску и зазвенел монетами, но блюстители порядка лишь окинули безучастным взглядом жалкое существо и в молчании отправились дальше. Через несколько минут, когда полицейских и след простыл, ворота лечебницы отворились и оттуда медленным шагом, точно плывя над землей, показалась фигура в длинном плаще. Капюшон скрывал лицо неизвестного, голова его, точно в глубокой задумчивости, была опущена на грудь. Нищий бросился наперерез прохожему.

– Подайте герою Вальми! Всего одна монетка, гражданин! Спасите от голода того, кто спас вас от австрияков.

Фигура остановилась. Голова под капюшоном медленно приподнялась и осветилась мертвенно бледным сиянием. Нищий издал нечленораздельный стон ужаса, выронил миску и попятился. На него безучастными пустыми глазами смотрел мертвец. Бледно-синие щеки кое-где уже были тронуты гниением, на правой скуле отчетливо виднелись темно-бурые лицевые мышцы, из одной в сторону глазницы выползал могильный червь.

– Зачем тебе монеты? – глухо проговорил бродячий покойник.

Нищий отказался вступать в дебаты и, закатив глаза, хлопнулся в обморок.

– Ну вот, и отключать не пришлось. – Я откинул капюшон. – Пожалуй, со времен студенческих хэллоуинов не доводилось так наряжаться.

Если только я не переусердствовал с гримом, через некоторое время соглядатай придет в себя и бросится наверх с докладом. Ближе к утру об этом узнает де Морней. Что ж, времени немного, но все же несколько часов в моем распоряжении есть. А сейчас, до второго удара колокола воспетой Гюго колокольни Нотр-Дам, надо успеть встретиться с Гаспаром и подготовить следующий акт.

Наполеон был мрачен. Его тонкое бледное лицо с несвойственной южанам легкой желтизной казалось непроницаемым, глаза, обычно живые и пытливые, смотрели холодно, точно буйство красок и замечательные пейзажи живописной Луары были аляповатыми декорациями бездарной драмы.

– Что ж вы голову повесили, соколики? – словно между прочим запел Лис, придерживая коня у дверцы кареты. – Что же бег ваш стал теперь уж не быстрехонек, иль почуяли, родные, мое горюшко…

– Лейтенант! – подозвал своего телохранителя Бонапарт. – Я бы попросил вас более не петь.

– Шо, вообще? – ошеломленно переспросил Сергей. – А как же ж страдания мировой культуры?

Стоит ли говорить, что со стороны Лиса это было грубейшим нарушением субординации, но подобные выходки часто сходили ему с рук.

– Эту песню не задушишь, не убьешь, – продолжал он.

Эта пылкая тирада взбалмошного гасконца отчего-то вызвала легкое подобие улыбки на губах любимого сына Марса. Действительно, что возьмешь с этих гасконцев?

– Сейчас не пойте.

– У вас плохое настроение, мой генерал?

– Да.

– Отчего же? Дорога прекрасна, воздух свеж, птицы щебечут. Буквально, дневной эфир струит зефир, или наоборот, я уже не помню…

– Мне снился дурной сон.

– Ну, так на то он и дурной, шо умному человеку о нем думать не пристало.

– Вы что же, не верите снам? – Глаза корсиканца удивленно распахнулись, в них впервые с начала беседы появился живой интерес.

– Да вы шо, мой генерал, я и газетам верю. Так красиво брешут – как не поверить? Главное только в голову не брать.

– Это глупо, лейтенант. История знает великое множеств вещих снов, главное, уметь понять их смысл, а не отмахиваться от знаков, которые в изобилии посылает Провидение.

– Точно, сглупил, ваше превосходительство. Вот мне намедни сон приснился: иду это я, значит, по дороге, вдруг слышу, позади цокот. Оглядываюсь – карета. – Сергей перешел на громкий шепот и даже зачем-то огляделся по сторонам. – Тащит ее четверка вороных коней. Ну, прямо не кони, а чистый антрацит [48]. Рядом с каретой бежит огромный черный охотничий пес. Глаза так и сияют, в пасти клыки, шо те персидские кинжалы.

– Ну-ну? – заинтересовался Наполеон.

– Так я и рассказываю. На козлах, в черном-черном плаще, эфиопский кучер, как есть, отдельно от головы.

А сама карета вся из костей, по углам сверху вместо фонарей четыре человеческих черепа челюстями чавкают.

– О?!

– Подъезжает ко мне эта карета, дверца открывается… – Лис наклонился к окошку кареты, – а там дама. Вся будто в трауре. И говорит так умильно-умильно: «Садись, путник, я тебя подвезу». И так хитренько: «Куда скорее путешествие твое закончится». А я только гляжу – за этой дамой в карете пассажиров тьма-тьмущая: у кого язык на плечо, кто без головы, у некоторых веревка на шее или дыра в груди. Я ей: «Мерси, мадам, я уж так, пешкодралом как-нибудь».

– А она?

– А что она, я так и не узнал: труба зорю начала выводить.

– Да, – покачал головой Бонапарт, – недоброе предзнаменование.

– Вот и я о том. Как вы сказали, так я сразу дотумкал – недоброе. Смысл-то ясен.

– И какой же?

– Ну как это какой? Нельзя давать безголовым права на управление транспортом. Надо регламентировать пассажирские перевозки, в одну карету не более четырех человек, а то ведь развалится, перекроет движение. И собак нужно выгуливать в наморднике и на поводке.

Наполеон расхохотался:

– Хитрец! Признайся, ты ведь не видел этого сна?

– Ну я или кто другой, в целом какая разница?

– Послушайте, Рейнар, – генерал прервал смех, – дневной привал у нас в Амбуазе, я слышал, там живет известный прорицатель Кажюс. Говорят, что он не шарлатан. Еще говорят, что он ездил в Париж по личному приглашению Робеспьера лет примерно восемь назад, когда тот еще был в полной силе. И якобы сказал тому, что видит его голову отделенной от тела. Будто бы именно потому Робеспьер и начал лютовать и казнить всех, кто находился рядом, что в каждом подозревал своего будущего убийцу.

– Очень интересная история. И шо, в Амбуазе теперь проживает весь Кажюс или только его вещая голова?