Евгений Токтаев - Пес и волчица

Пятьдесят легионеров (Квинт все же не стал брать всех) вышли из ворот и быстрым шагом двинулись по северной дороге. В сумерки. В спину неслась брань Лонгина, обещавшего над каждым предателем сотворить изощренное насилие.

"Сам себя трахни, урод".

Квинт посмотрел на лица солдат — бледны, напряжены. Все понимают, что произошло. Вообще-то, им наказание не грозит, они выполняют приказ непосредственного начальника, но все же страх есть: как оно там повернется? Только Юпитер, Наилучший, Величайший ведает.

— Шире шаг!

Квинт почти бежал. Он еще не знал, что бежит прочь от привычного уклада жизни, наполнявшего смыслом все его существование в последние восемь лет. Прочь от ежедневной солдатской рутины, легионных лагерей, похожих на муравейники, крепостей, переходов, бесконечной стройки дорог — всего того, что призвано расширять и преумножать жизненное пространство его родины. Ему посчастливилось родиться римлянином, не каким-то фракийцем, но именно ради них, косматых варваров, пускающих ему стрелы в спину, он готов был отказаться от всего того, что составляло его мир. Единственный из возможных, другого он просто не знал. Почему?

Остановись он сейчас, задумайся об этом — не ответил бы. Опомнись, Квинт Север, что ты творишь?!

— Шире шаг!

...Мертвые руки Инстея Айсо, самнита...

...Маленький копошащийся сверток среди горы трупов...

Ишь ты, жалостливый какой нарисовался! Ну, давай, Квинт, спасай немытых варваров, которые убили Марка! Если уж мерять зло, так ты вспомни римских граждан на колах перед воротами Гераклеи!

"Помню. Шире шаг, ребята. Быстрее. Все я помню".

— Смерть ждешь? Нет, я не убить тебя. Кожу вывернуть. Не тебе. Ты — анадеро [20] Анадеро — "сдирать кожу, вывернуть наизнанку, рассказывать до конца" (греч). . Скажешь все.

Варвар молчал, нагнув голову, глаза жгли ненавистью.

Осторий ждал недолго, повернулся к одному из своих людей.

— Давай ее.

Двое скордисков подтащили упирающуюся женщину, поставили на колени перед пожилым дарданом привязанным к бревну, которое было заготовлено для распила на дрова и лежало на козлах. Осторий поднес к горлу женщины широкий кривой нож и, мешая греческие слова с фракийскими, коих успел нахвататься за время службы в войске наместника, спросил.

— Думаешь, старый? Биос ануо. Надо умирать уже?

Варвар, глядя в расширившиеся от ужаса глаза женщины, прохрипел:

— Я принес клятву... Не вредить римлянам... Я не нарушал ее...

— Просмено аллотрио айнос [21] "Я ждал другую речь" (греч). , — Осторий вытащил из-под подбородка женщины нож.

Кровь брызнула в лицо старика, тот зарычал и рванулся. Безуспешно.

— Еще тащи, — сказал префект кельту.

— Я не знаю, кто они и где! Волчье ты семя! Я не лгу!

Скордиски поставили перед варваром новую жертву, совсем еще девчонку, зареванную, бледную, в располосованном платье, дрожащую от холода и страха.

— Не тронь! Я скажу!

— Я весь превращался в уши, — оскалился Осторий.

— Девчонку отпусти...

— Я ждал другой речь.

Девушка вскрикнула и дернулась. Из-под ножа побежала вниз темная струйка, уносящая жизнь.

— Я скажу, будь ты проклят, скажу все! Не тронь ее!

— Говори.

— Это не наши! — старик заторопился, тяжело дыша и сбиваясь на кашель, не отрывая безумного взора от мечущихся глаз девушки, — не наши! Мы все дали клятву! Это не дарданы!

— Нет быстро, — поморщился префект, — не понимаю.

— Это не дарданы. Какие-то пришлые.

— Даки? — на невозмутимом лице Остория нарисовалась заинтересованность.

— Нет. Это иллирийцы, — старик вновь закашлялся, выплюнул кровь.

— Ты говорить, — предложил Осторий.

— Заезжали в село. Муки выменять на дичину.

— Сколько их?

— Трое было.

— Ночлег давал?

— Нет... Они бьют римлян... Я поклялся...

— Хорошо. Где искать?

— Я не знаю.

Девушка захрипела.

— Не знаю! — в отчаянии заорал варвар.

Осторий толкнул девушку к старику, она судорожно вцепилась в его разорванную рубаху. Голова ее запрокинулась назад, из горла хлестала кровь.

— Не знаю... Я не знаю, — шептал старик, в ужасе глядя в стекленеющие глаза.

Девушка медленно сползала на землю.

Осторий повернулся к скордиску, стоявшему за его спиной со скрещенными на груди руками, и сказал на латыни:

— Сжечь все.

Варвар не двинулся с места и даже бровью не повел.

— Ты глухой или слов человеческих не понимаешь, скотина тупая? Анайто! Зажигай!

Через несколько минут деревня полыхала. Старик, привязанный к бревну, истошно выл. Этот налет стоил Осторию десяти человек: не получив ответов на свои вопросы, префект принялся резать варваров, но дарданы не хотели подыхать, как овцы. Скордиски перебили мужчин, заплатив за это жизнью каждого пятого. Потери взбесили Остория, но одного человека дважды не убьешь.

Дальше что? Осторий узнал не намного больше, чем прежде. Неуловимые варвары терроризируют округу, убивают римлян. Безнаказанно. Старик сказал, их трое, но может быть и больше. Где они скрываются? В чаще, каждый раз в новой берлоге? Скверно. Очень скверно. Как их ловить? Может, здесь, у пожарища устроить засаду? А с какого перепуга они сюда полезут? На обоз Лонгина так и не клюнули. Подбрасывают мертвецов, дразнят.

Ладно, чего метаться, на ночь глядя.

— Сенакул, идем в Браддаву.

Почему их маленький отряд в последние дни кружит вокруг Браддавы, никто из тавлантиев не знал, а Веслев не называл причины. После первой драки с римлянами они ушли на запад, к Керсадаве. Разбили лагерь в горах, вырыли землянки. Спасенных баб и детей, два десятка ртов, надо кормить, а никаких припасов на такую ораву у Веслева не было. Пропитание добывали охотой, часть дичи оставляли себе, часть меняли на хлеб и соль у дарданов, стараясь не появляться в одном и том же селе два раза подряд.

Здесь, по западной дороге, прошли даки, большой отряд, который вел бывший митридатов военачальник. Дромихет беззащитную Керсадаву (в ней сидела всего сотня дружинников Асдулы) сжег по злобе, перебив воинов. Он спалил и одно из окрестных сел, но люди спаслись, кем-то загодя предупрежденные, ушли в горы. Даки задерживаться не стали, быстрым маршем удалились куда-то на север и больше о них не слышали. Зато, дней через десять, в окрестностях уже отдымивших руин Керсадавы появились римляне. Они не стали обижать селян, только согнали их всех на восстановление крепости. Возле других гнезд Красные Гребни вели себя не столь миролюбиво: выгребали амбары коматов, угоняли скот, за малейшую попытку сопротивления вешали на крестах. Веслев, захватив "языка", довольно быстро выяснил причину такой избирательности: Базилл наградил "друга римского народа" неприкосновенностью его владений.