Виктор Глумов - Школа наемников. Враги по оружию

— Огонь! — закричал наконец Лекс. — Танкеры не покидать! По развалинам, по развалинам стреляйте!

У диких были гранаты, пулеметы, на их стороне сражалось отчаяние, перекрывающее пути к отступлению. А подчиненные Лекса растерялись, несмотря на предупреждение.

— Огонь!

Бахнуло. Улицу заволокло дымом горящего танкера, пылью от разрушенных стен. Лекс представил, какой–шум сейчас там, снаружи. Глыба, ощерившись, наводил ствол на дом, не переставая бормотать:

— Да что же это делается, да что же это делается, да что же я делаю!

Последняя фраза кнутом стегнула Лекса. «Что я делаю?! Не абстрактные «они», не сомнительные «мы», а вот именно я, Лекс, капитан роты, офицер Омеги. Я, клявшийся защищать и помогать, я, по развитию своему превосходящий диких, такой дисциплинированный, я, со стальными принципами и мускулами! Ведь на мне ответственность, Бохан далеко — на юге, на Кавказе, в Цитадели Омега, а я здесь. И я только что приказал стрелять».

— Молчи, молчи, — в такт причитаниям Глыбы повторял Барракуда, — молчи, сукин манис, молчи, ползуна тебе в зад, расчувствовался, разгильдяй, нюни развесил, жопа с ушами… Работай давай, работай, Глыба, жми гашетку!

Кусака со страшным, мертвым лицом помогал Глыбе и Барракуде. И только Лекс опять остался не у дел. Один на один с перископом, микрофоном и мыслями.

— А не спеть ли нам, ребята? — предложил Кусака. — Давайте споем.

И затянул с надрывом, как балладу, гимн Омеги. Слова, некогда исполненные патриотизма, а теперь пустые, пошлые, наполнили танкер:

Славься, Омега, славься, твердыня!

Славься навечно, последний оплот!

Знамя твое поднимаем отныне,

Бохан великий к победе ведет!

Глыба ударил кулаком по пульту, не задев, впрочем, ни одного рычага.

— Нет! — взревел Глыба. — Не то поешь! Не так поёшь! Замолчи!

— Успокойся, — приговаривал Барракуда, — всё так, всё как обычно. На, хлебни.

Не в силах выносить этого, Лекс потянулся к поясной кобуре, в которой носил табельный пистолет. Сейчас он пустит себе пулю в висок, и все закончится… Глыба, внезапно прекративший истерику, спокойно приказал Кусаке:

— Держи капитана. Он у нас что–то расчувствовался. Кусака подскочил к Лексу, вывернул ему руку.

— Прости, капитан, но это ты зря. Это война, капитан, а на войне нельзя так. Лекс уже и сам устыдился минутной слабости. Смерть — не выход. Оседало облако пыли. И было тихо.

— Саперов под прикрытием — осматривать дорогу! — скомандовал он. Кусака отпустил его. Глыба дотянулся и хлопнул по плечу:

— Вот это по–нашему! Вот это, капитан, настоящий героизм пополам с раздолбайством!

* * *

Саперы обнаружили противотанкерные мины и благополучно их уничтожили. По связи разорялись командиры рот, от комбата Грица пришел указ: убивать всех. Без разбору. Зачистить Москву.

Лекс превратился в механизм управления. Чувств не осталось, пришло опустошение и, как ни странно, освобождение. Экипаж головного танкера тоже подобрался, уже никто не причитал, не пел. Даже трезвый и грустный Кусака молча делал свое дело.

Проехать. Встать. Открыть огонь по уцелевшим зданиям — на опережение. Движение? Прямой наводкой по цели — пли! Кто там был, партизаны или перепуганные мирные жители, уже не важно. Омегу укусили. Омега озверела. Громадный организм, в который превратилась армия Бохана, хотел выжить. И желательно, целиком.

Карты Москвы, старые, еще Древних, и новые, не отражали картины города. Москва постоянно менялась: здания разрушались от погодных условий, от ветхости или в ходе уличных боев; местные расчищали одни дороги и заваливали другие, возводили лачуги и стены.

Навстречу колонне вырулили три сендера. Открытые, сваренные из разнокалиберных труб и прутов арматуры, на высоких колесах, они не могли противостоять танкерам. Но помимо водителя, в каждом сендере было по стрелку со странной винтовкой, длинноствольной, с утолщением на конце. Ружья установили на специальные упоры — в руках такую дуру удержать никто не смог бы.

— Хана, — прошептал Глыба. — Бронебойными палить будут. Если еще и зажигательными….

— Огонь! — завопил Лекс одновременно и своему экипажу, и остальным по радиосвязи.

Но танкер — машина массивная, инертная. Пока остановится, пока развернется, пока прицелится… Сендеры мельтешили, двигались зигзагом, и капитан надеялся, что с точностью стрельбы у диких возникнут проблемы.

Открыли огонь из пулеметов, главные орудия танкеров не годились для стрельбы по шустрым сендерам.

— Откуда у них противотанковые? — удивился Глыба и сам же себе ответил: — Эвона, древние какие. Наверное, еще до Погибели устарели десять раз.

Дикие начали палить. С первого раза ни по кому не попали и отъехали — перезаряжались. Танкеры перли вперед, надеясь смять наглецов, и стреляли, не переставая. Лекс с удовлетворением отметил, что ружья у диких однозарядные.

— По колесам, — приказал он в микрофон, — по колесам стреляйте!

Сендеры снова приближались, опять зигзагом. Один подбили, он покатился, сминая трубы, из которых был спаян, водителя, стрелков. Головной танкер внезапно будто толкнуло и повело, Глыба заорал нечленораздельно, а Кусака почему–то спокойно произнес:

— В гусеницу. Вот если бы в движок…

Второе попадание пришлось в башню, и Лекс понял: стреляют не зажигательными, просто бронебойными. Глыба убивался по танкеру, как по любимой женщине.

— Оставаться на местах! — крикнул Лекс. — Огонь!

Барракуда снял стрелка со второго сендера. Кто–то изловчился и из пушки жахнул по третьему.

— Все целы? — спросил Лекс сразу у шести экипажей. — У нас поломка: гусеницу пробили. Будем чиниться. Организовать оборону, обыскать сендеры. Он распахнул люк и выскользнул наружу. Московский воздух вонял гарью.

* * *

Их нашли в подвале разрушенного здания — мутанты, самки с детенышами, не человекообразные, а страхолюдные отродья. Выволокли на улицу, хотя могли бы расстрелять там, внизу. Механик заканчивал возиться с гусеницей, Лекс стоял над душой и курил — то ли уже появилась привычка, то ли вкус табака перебивал вонь Москвы.

— Что с этими? — брезгливо поинтересовался сержант.

Лекс глянул на мутантов и отшатнулся. Ну и хари. У той самки, что стояла ближе к нему, было три ряда отвисших грудей, прикрытых не сходящейся на них кожаной жилеткой. Мутантка крутила носом–пятачком, моргала слезящимися глазенками. За ее юбку, тоже кожаную, цеплялся детеныш, весь покрытый темной шерстью.

— Какая погань! — с чувством произнес Лекс.

Этих приказано было уничтожать в первую очередь — генерал Бохан считал мутантов недостойными жизни. Сейчас, глядя на уродов, капитан с ним соглашался.

И все же… Мутантки держались с достоинством: не орали, не бились в истерике. Стояли, выпрямив спину. Одеты — значит, разумны.