Дмитрий Дашко - Лейб-гвардии майор

— Дмитрий Иванович, может, возьмете к себе из деревни слугу для ваших надобностей?

Я задумался. В полку не то что офицеры, даже солдаты из тех, кто побогаче, имели прислугу из крепостных. Нормальная практика. Кирюху подгонять уже надоело, а лупцевать по примеру благородного графа де ла Фер, более известного как мушкетер Атос, ужасно не хотелось. Впрочем, окажись мы с Кирюхой по разные стороны баррикад, я бы с удовольствием съездил ему по уху. Так что сначала предложение старосты показалось мне не лишенным смысла, но тут я обратил внимание на чрезмерно елейный тон Уклейкина, на подозрительно бегающие глазки и сообразил, что в предложении имеется нездоровая подоплека и что мое доверенное лицо попросту хочет сбагрить из деревни какую-то паршивую овцу.

— Спасибо, Прохор, не надо. Хватит с меня одного Кирюхи.

Я ожидал, что к избушке старосты потечет мощная полноводная река просителей. Проблем и обид у людей много, а тех, кто способен их разрешить, мало. А тут три сотни крестьян, и ведь гарантированно, что кто-то точит давний зуб на соседа, кого-то несправедливо наказали и он ищет справедливости на свою голову. Но реки не получилось, так… ручеек.

Разобрал давнюю склоку между двумя бабами, не поделившими гулящего мужика. Чего это мне стоило, лучше не вспоминать, но агеевский Казанова получил от меня такую анафему, что до конца жизни будет ходить враскорячку. Уменьшил огород одного самоуправца, который нахрапом оттяпал чужую территорию. Отобрал парня-сироту для ближайшего рекрутского набора. Пообещал старосте оторвать бороду, если будет мухлевать с отчетами, а в том, что меня попытаются обдурить, я не сомневался. Кажется, все.

Фома Иванович сунулся в надежде, что я в горячке подмахну ему вольную, но тут его ждал жестокий облом. Дураков стоило искать в другом месте. Понятно, что он прокручивал варианты, как отделаться от меня подешевле, но с детьми девяностых такие номера не проходят.

— Потом, Фома Иванович, потом. Сначала дом, школа и… — дальше я договаривать не стал. — Сам понимаешь.

Будущий «инвестор» обреченно вздохнул.

Разобравшись с делами и раздав ценные указания, я стал собираться в обратный путь. Кирюха принес корзину с яйцами, загрузил в возок нехитрые деревенские припасы: репу, редьку, капусту, огурцы… Специально для меня бабы напекли пирогов с ягодами, грибами и яблоками. Артельщики обещали прибыть в Питер дней через пять и привезти с собой провианта побольше. Голодная смерть в эту зиму мне не грозила.

Денщик ухитрился набрать за эту неделю несколько лишних килограмм, пузо выпятилось, морда залоснилась. Пока я занимался со старостой и Фомой Ивановичем стратегемами, он беззастенчиво объедал полдеревни. Другие полдеревни норовили его подкараулить в темном уголке. Солдат, почувствовав ветер свободы, приободрился и стал приставать к женскому полу, большей частью безуспешно, однако мужики пришли в ярость, и если бы не мое вмешательство, Кирюху вполне могли линчевать.

Понятия не имею, откуда взялся идиотский штамп, что крепостные крестьяне — это забитые рабы, человеческий скот, который и пикнуть не смеет. Достаточно было взглянуть на разбойничьи морды моих мужичков, чтобы сообразить: если я начну издеваться над людьми, любая из ночей, проведенных в Агеевке, может оказаться для меня последней, а уж каким образом со мной разберутся — поднимут на вилы, ткнут ножом или спалят в избе, зависит от фантазии недовольных. А если совсем достанет, поднимется вся община. Отсюда и многочисленные крестьянские бунты, которые трясли Русь с момента ее основания. Народ прекрасно знал, что восстание подавят, зачинщиков строго накажут и что ничего хорошего впереди не ждет, но упрямо пер как баран на новые ворота. Так что помещики могут на полном основании пить свое молоко за вредность. Условия жизни и работы у бар действительно непростые.

За все время пребывания в Агеевке никто из соседей-помещиков не приехал меня навестить или позвать в гости. Ничего странного, если учесть, что благодаря Петру Первому вся шляхта находится на службе: военной или гражданской. Поместьями распоряжаются управляющие, и хорошо, если толковые и чистые на руку. В противном случае, пока барин штурмует стены Очакова, его имение может вылететь в трубу.

Мы сели в возок и, провожаемые чуть ли не всей деревней, поехали в Петербург. Дорога выдалась скучной. Окрестности не радовали многообразием красок, полный ход набирала «унылая пора, очей очарованье». Осень. Еще чуток, и она перейдет в холодную зиму. Климат суровый: птицы на лету замерзают, снега выпадает по самые крыши. Так что слово «зима» надо писать с большой буквы и тремя «а» на конце.

Промелькнут небольшие деревеньки: и бедные, и побогаче. Зазвучат колокола на часовенках, привечая добрых людей. Появятся редкие помещичьи усадьбы, иные от обычных крестьянских дворов не отличить. Дороги плохонькие, разбитые, кое-где мощенные подгнившей доской.

Погода менялась не в лучшую сторону, по утрам примораживало. Спасались тем, что на ночь останавливались в придорожных трактирах, где я, отогреваясь, пил горячий чай и следил, чтобы денщик не заснул с чашкой обжигающего напитка в руке. В разведку я бы с ним точно не пошел. Противник быстро бы нашел нас по его храпу.

Закончились пасторальные пейзажи, показались позолоченные шпили Петропавловской крепости. Питер.

Утром я явился к Петельчицу. Тот был на плацу и наблюдал за мунстровкой солдат.

— Явились. Рад вас видеть. Все дела порешили, фон Гофен? — Ротный привык говорить короткими рублеными фразами.

— Так точно.

— Тогда извольте продолжить занятия. Я в штабе.

И, крутанувшись на каблуках, Петельчиц ушел.

Настроение у меня было скверное, самочувствие и того гаже. Домовладелец поскупился на дрова, печку не протопил — в комнате было чуть теплей, чем на улице. Я, похоже, немного простудился и стал покашливать. Хотелось вернуться в квартиру, напиться чаю с медом и завернуться в толстое одеяло.

Продрогшие солдаты, напялившие на себя по два-три комплекта нижнего белья, зябко кутались в плащи. Нет, не нравится мне эта дурацкая европейская форма. Может, в ней удобно скакать и ловить бабочек на альпийских лугах или глазеть на вечно падающую башню в Пизе, но в России, где скоро затрещат сорокоградусные морозы, в треуголке, суконном камзоле, кафтанчике, чулочках и башмаках делать нечего. Это если ты не хочешь отморозить себе какую-нибудь жизненно важную часть организма. Ну, а если тебе морозить и впрямь уже нечего, тогда носи, хуже тебе уже не будет.

Да, удружил нам Петр Первый с «иноземным платьем». Вот к чему приводит слепое копирование чужого образа жизни. Это не значит, что перенимать чужой опыт нельзя. Наоборот, нужно и должно. Только, перенимая, надо думать, насколько он подходит. Стоит ли тупо копировать?