Олег Измеров - Задание Империи

«Ну вот, и погоняло даже есть — „Монтер“. Интересно, по здешним понятиям хорошее погоняло или как?»

— Ну а если эти… вдруг массовые репрессии? Кто тогда разбираться будет?

Катерина рассмеялась.

— Ай, бросьте! Шутник вы, право. Да мы же первые об этом знать будем. Потом, сейчас пошли хорошие репрессии. После тридцать седьмого даже околоточные перестали материться [6] «Комиссией… также выявлены случаи, когда на должности околоточных надзирателей, ввиду отсутствия желающих из-за невысокого жалования и трудных условий работы, принимались личности из числа приказчиков и конторщиков, ранее уволенных за пьянство и халатность, исключенных студентов…» В. Молоток, «Недолго музыка играла…», Губ. Голос, 7 сентября 1934 г. . Чего вы так удивленно смотрите? Действительно, перестали!

«Хорошие репрессии. Дурдом. Но раз дурдом, то нельзя спорить.»

— Знаете, действительно лестное предложение. Я даже не ожидал. Просто неожиданно как-то. С мыслями надо собраться… А московские на филиал не наедут? Не они это подстроили?

Катерина на миг задумалась.

— Нет, точно не они. Филиал — это ж наши с московскими полюбовно решат, как прибыль делить, как что… Наших я предупрежу, чтоб настороже были, и вас, если что, прикрывали. Вы не волнуйтесь, здесь у нас такие знакомые… Нет, это наверняка не свои. Из своих чтоб хоть один в карман вам залезть попробовал или чего другого…

— Тоже клиенты?

Катерина усмехнулась.

— А вы тут еще раздумываете.

— Считайте — уже не раздумываю.

— Умничка! — воскликнула Катя и жарко чмокнула его в губы, — пойду самовар ставить.

— Ну, тогда уж и отметим за успех дела, — Виктор вынул из пакета бутылку кагора.

— Красное? У меня рыба есть к нему. Сейчас разогрею.

Оставшись один в комнате, Виктор посмотрел на лежавший на столике браунинг и взял его в руки. Пистолет был небольшим, не слишком тяжелым, без выступающих деталей, которые могли бы в критический момент зацепиться за подкладку одежды.

«Еще одна крыша», подумал он. «И тоже неизвестно чем кончится. Монтер. Ха. Вообще интересно — кем здесь, в этой реальности, может быть востребован инженер? Кем угодно — медиабизнесом, аудиопиратами, может аппаратуру чинить, ну и, наконец, спецслужбами. Но только не производством.»

Из гостиной донеслись приглушенные звуки фокстрота «Холостой и беззаботный». Катя накрывала на стол.

«Может, это и есть задание империи? Да ну, это я уже, как Васисуалий Лоханкин начинаю — может, это искупление, и я выйду из него очищенным… Главное, несмотря ни на какую систему, остаться самим собой. Чего там говорил Ницше — человек, который знает, зачем он живет, выдержит любую каку… или что-то в этом роде…»

Массандровский кагор оказался и в этом измерении очень качественным — голова с утра тяжелой не была, хотя думать о каких-то мировых проблемах тоже не хотелось. Хотелось просто жить, следуя какой-то укатавшейся за эти несколько дней колее. Если в бериевском СССР из второй реальности государство сознательно выстраивало перед человеком ряд целей и приоритетов, как материальных (пресловутое «приемник-телевизор-квартира в сталинке»), так и моральных, и могло менять их по своему усмотрению, то здесь цели человека складывались стихийно в рамках привычных и чуть модернизированных укладов и лишь присматривало, чтобы чел за рамки этих укладов не шибко выбивался. Примерно так же обстояло дело и в социальной сфере. В бериевском СССР государство, после полной разрухи всей ветвей власти в гражданскую, с чистого листа строило систему соцзащиты, образования и других благ, четко ее нормируя, а здесь фачисты, то-бишь, соборники, взяли за основу бытовавшую у отдельных хозяев патриархальную заботу о мастеровых, добрую волю жить в ладу и согласии, а не держать за скотину, что практиковалось не менее редко, и сделали из этого всеобщую обязаловку для бизнесменов. Фабрикант — здоровайся с мастерами за руку, открой школу, училище, больницу, библиотеку, строй жилье доступное и здоровое, плати справедливо. Нет — пришьют ярлык врага государева, имущество заберут и лес валить. Т. е. экспроприировали не класс, а непокорных, подгоняя отношения опять-таки под установившуюся колею. С одной стороны, вроде меньше возможностей для волюнтаристских заскоков — с другой стороны, как-то это все вслепую. Ведет каждого и страну случайное устаканившееся стечение обстоятельств, а чем это обернется в какой-нибудь кризис — никто не знает. Рулить никто не обучен, только подруливать. И желания выскакивать из этой колеи ни у кого нет, и, наверное, не будет, даже если все начнет ветшать и рушиться.

День начинался привычно — Виктор решил направить стопы в редакцию за конвертом с гонораром и новым заданием. Но прежде он тщательно проверил, не заряжен ли браунинг, разобрался с его устройством и действием, и несколько раз прицелился в окно по воронам, щелкая спуском. Оружие лежало в руке довольно неплохо; он поставил пистолет на предохранитель, зарядил обоймой, хотел сначала спрятать его в барсетку, но затем подумал, что ее могут срезать, и переложил в карман брюк. В барсетку он спрятал пару запасных обойм.

В редакции его встретили, как давнего знакомого. Сумма в конверте была та же. В записке по стрелковому оружию вопросов не было — то ли не успели изучить, то ли все ясно, то ли менее актуально. Задание было дать прогноз развития военно-воздушных сил, обращая особое внимание на вопрос о перспективах паротурбинных и газотурбинных двигателей, ракетной тяги, применения на самолетах безоткатных орудий большого калибра, использования бомбардировщиков, несущих на себе истребители, создания десантных бронированных трициклов с надувными крыльями, которые можно буксировать за самолетом, и так далее. Полезные идеи тонули в море тупиковых новаций. Впрочем, это нам сейчас хорошо рассуждать, что полезно, а что нет.

Таня тоже была на каком-то редакционном задании; то, что вчерашняя записка не имела к ней ни малейшего отношения, было и так ясно. Поев в американской кухне и отложив часть денег на счет в банке, Виктор не спеша шел по деревянным тротуарам Мценской на квартиру. Мотаться по городу сегодня не было никакого желания.

На углу Мценской и Петровской стояли два полицейских (что-то они стали по двое попадаться) и о чем-то неспешно разговаривали. Виктор уже прошел мимо них, когда его окликнули:

— Постойте, сударь!

Виктор обернулся. Худощавый полицейский лет тридцати, с жесткими чертами лица, по погонам — старшина, направился к нему. Второй, в чине старшего сержанта, невысокий и чуть полноватый, последовал за ним.

— Так что, проверка лиц в городе. После вчерашнего происшествия, — отрапортовал худощавый хрипловатым голосом, — согласно приказу. Не изволите ли сообщить, что у вас в правом брючном кармане?