Олег Измеров - Задание Империи

— Ну, технические знания еще реализовать надо…

— Вы точно так же пытаетесь спасать других! Просто вы ведь не Тарзан и не можете в одиночку перебить кучу вооруженных врагов. Вы и так смогли предчувствовать нападение…

— Да не предчувствовал. Просто подумал, что дорожная полиция так быстро не приедет. Кстати, а почему Мессинг этого не угадал?

— Насколько я поняла, он еще не успел прийти в себя.

— Лучше бы вы его использовали «Хуммеля» вычислять! Тоже мне жандармерия! Отдел двенадцать-прим!

— Сейчас! Сейчас! — Лена бросилась мимо него куда-то из кухни, и через мгновенье до Виктора донеслось жужжание и приглушенной голос Лены: «Жандармерия! Ступина! Да, немедленно!»

Через пару минут она вернулась и обессилено села на белую крашеную табуретку.

— Его задействуют. Вольфа Мессинга. Он уже в норме. Глупо вышло. Александр Семенович не знал о таких возможностях Мессинга, я знала о возможностях, но не подумала о безопасности. Это я во всем виновата.

— Это я виноват. Знал о возможностях и о безопасности, но не успел подумать и предложить. Мозг был занят автоматами.

— Бросьте. Вы выполняли задание империи и думали о нем. Вы обязаны были так поступать.

— Я знаю. Но все равно как-то…

Виктор вдруг подумал о том, что теперь он обязан людям из этой реальности по гроб жизни. И не то чтобы это жандармерия сделала его обязанным — тогда было бы гораздо проще, ибо моральных обязательств перед человеком, который пытается тебя купить, быть не может. Нет, все произошло само собой — еще до своего появления здесь Виктор оказался вовлеченным в войну, которая для него стала своей. Дело не в империи, не в государстве — просто Виктор на каком-то подсознательном, родовом уровне чувствовал, что здесь его род, Родина, она не совсем такая, к какой он привык, она изменилась, но все же это — Родина.

Как-то в Интернете ему на форуме попался эмигрант, человек озлобленный, который пытался доказывать Виктору, что раз его Родина — СССР, то с распадом СССР это он, Виктор, человек без Родины. «Врешь, падла», думал Виктор, «это ты, плюнувший на свою страну, человек без Родины. А наша Родина — это мы, где мы, там ее границы.»

— Хорошо, Лена, — сказал он. — Вы правы. Я действительно не Тарзан. Я пытаюсь, но пока плохо получается.

Она положила руки ему на плечи.

— Я накрою стол в гостиной. Располагайтесь пока, привыкайте.

Гостиная сразу же вызвала волну воспоминаний. Широкий, выступавший наружу граненым аквариумом эркер, заливавший комнату светом, круглый стол посредине с придвинутыми четырьмя стульями, и даже похожий диван — с высокой спинкой, на которой посредине расположилось длинное зеркало, а по бокам — две полочки с мраморными слониками. Правда, диван стоял не так как у них — в нише эркера, а у стены справа от него. У стены напротив, где в квартире Виктора стоял шифоньер, здесь был поставлен шифоньер, а на месте буфета, у стены между дверями в коридор и спальню — наоборот, шифоньер. И шифоньер и буфет были достаточно старомодны, но другие, чем у Виктора; шифоньер, например, был темно-вишневый, и не двух-, а трехстворчатый, с зеркалом посредине. Зато в углу, где стоял телевизор, и здесь была тумбочка, правда с приемником «Блаупункт» — точь-в-точь таким же, как и в кабинете Ступина. Возле дивана была ширма темно-вишневого цвета, точно такая же, как в детстве, и Виктор понял, что на ночь ею можно отгородить диван, чтобы переодеваться без помех. Книжная полка на стене была точно такая же, темная; а вот вместо пятирожковой люстры с матовыми шишками-плафонами висело что-то квадратное, с тремя лампами внутри, обтянутое китайским шелком. Зато в спальню вместо проема, завешиваемого на ночь шторами, вела двустворчатая дверь с армированными сеткой стеклами. Солженицын напрасно ассоциировал армированное стекло с тюрьмой. Это был всего лишь обычный предмет обихода, как сейчас европейские окна или шкаф-купе.

Виктор заглянул в спальню. Она также не была заполнена мебелью: у дальней стены в конце стояла двуспальная кровать с никелированными шарами, напротив ее — темный комод, на крышке которого стояло зеркальце, большой, коричневый, похожий на барабан будильник с двумя чашечками звонка и разные туалетные принадлежности. У окна стоял однотумбовый письменный стол с коричневой карболитовой лампой служебного вида и черным телефоном, где трубка возлежала на каком-то подобии оленьих рогов. Еще на столе был какой-то стандартный канцелярский письменный прибор из стекла, расписной стеклянный стакан с ручками и карандашами и стоял хромированный календарь, переворачивая который, можно было менять даты. С потолка свисал апельсинового цвета абажюр с бахромой.

Вернувшись в гостиную, Виктор внимательно разглядел буфет. За стеклянными дверцами виднелась разнообразная посуда и какие-то бутылки и графины, а пониже, в центре, высились канцелярские часы в деревянном корпусе, видимо, точные, но как две капли похожие на те, что Виктор в детстве видел на почте и в разных официальных учреждениях.

В обстановке все вроде как было, но для соответствия обжитой квартире конца тридцатых не хватало уюта. Не хватало салфеточек, вышитых гладью или ришелье, чехла на диване, подушечек с узором крестом, на широких подоконниках не хватало цветочных горшков, на буфете и комоде — статуэток и вазочек, на круглом столе — какой-нибудь, хотя бы немудреной, вазы или конфетницы, на стенах — фотографий. Наконец, в квартире не было икон, хотя был радиоприемник.

В этой квартире все выполняет свои служебные функции, подумал Виктор, и радиоприемник тоже. Интересно, какие? Он подошел ближе и повернул выключатель. Лампы прогрелись, и по комнате разнеслись сочные, заводящие звуки уже слышанного с Веселиной в кустах сирени хита «Все хорошо, милая», только уже в исполнении не Эмброуза, а Джорджа Холла.

«Развлекаются? Или… или слушают, что за бугром болтают?» Виктор поискал глазами на стенах положенную красную открытку и не нашел.

— Виктор! Принесите, мне, пожалуйста, столовые тарелки! Они в буфете, верхние полки слева!..

Курица была с морковью, репой и копченой свиной грудинкой — в таком варианте Виктору действительно еще ни разу не доводилось ее пробовать — и на вкус показалась изумительной, тем более, что Виктор, воспользовавшись ситуацией, позаимствовал из обнаруженных в буфете стратегических запасов терпкое анапское каберне. «Если жандармерия ищет путь к моему сердцу через желудок и общество прелестной дамы — оно даже к месту.» На той же полке обнаружился пузатый графинчик с водкой, и это навело Виктора на вопрос, положено ли в этой реальности помянуть павших в бою; во второй, если читатель помнит, это как-то замяли. Не найдя ответа, он спросил об этом у Лены.