Сергей Лукьяненко - Дозор (5 романов)

Может быть, я слишком близко подобрался к чему-нибудь запретному в воспоминаниях?

Не знаю.

Проснулся я, когда в окно ломилось холодное зимнее солнце. Поезд стоял. Из коридора доносились скучные официальные голоса: «Здравствуйте, российская таможня. Оружие, наркотики, валюту везем?» Ответы были менее скучные и большей частью неразборчивые.

Потом в дверь постучали. Я потянулся и открыл.

Таможенник оказался дородным краснорожим мужиком с уже начинающими заплывать жиром глазками. Почему-то обращаясь ко мне, он съехал с проторенной колеи и просто осведомился, без всякого официоза:

— Что везем? Сумку доставайте…

И цепко оглядел купе. Встал на лесенку, заглянул в багажку под потолком. И только потом сфокусировал взгляд на одиноко замершей посреди нижней полки сумке.

Я опустил полку и сел. По-прежнему молча.

— Откройте сумку, пожалуйста, — потребовал таможенник.

«Нюх у них, что ли?» — угрюмо подумал я, послушно расстегивая молнию.

Пакеты по очереди перекочевывали на полку. Когда очередь дошла до пакета с деньгами, таможенник заметно оживился и рефлекторно захлопнул дверь в купе.

— Так-так-так…

Я уже приготовился выслушать лицемерную тираду о разрешениях и даже прочесть абзац из книжечки — как и всякий писаный закон, состоящий из понятных слов, но не имеющий абсолютно никакого смысла в целом. Выслушать, прочесть и обреченно спросить: «Сколько?»

Но вместо этого я мысленно потянулся к голове таможенника рукой, коснулся его разума и прошептал:

— Иди… Иди дальше. Тут все хорошо.

Глаза таможенника враз стали тупыми и бессмысленными, как таможенные законы.

— Да… Счастливого пути…

Он деревянно развернулся, щелкнул дверным замком и вывалился в коридор, более ничего не сказав. Он был очень похож на куклу. Послушную деревянную куклу во власти ниточек умелого кукловода.

Вот только когда я успел стать умелым кукловодом?

Поезд тронулся минут через десять, и все это время я размышлял: что же со мной происходит? Я не ведаю, что творю, но делаю именно то, что надо. Сначала существо в заводском парке, теперь этот враз поглупевший таможенник…

И зачем, черт подери, я направляюсь в Москву? Что я буду делать, когда сойду с поезда? Куда пойду?

Почему-то я понемногу набирался уверенности, что все прояснится в нужный момент. Именно в нужный — не раньше.

Жаль, что уверенность не была полной.

Большую часть дня я проспал. Может быть, это была реакция организма — дань за неожиданно приходящие ответы и умения. Как-то же я умудрился отшить таможенника? Потянулся к нему, ощутил мутно-малиновую ауру с прозеленью в форме значков $… И сумел откорректировать его желания. По-моему, люди так не могут. Но кто же я, если не человек?

Ах да. Я — Иной. Я сказал об этом оборотню из парка. Кстати, то, что в парке на меня напал именно оборотень, я тоже осознал только что. И вспомнил его ауру, это желто-багровое пламя Охоты и Голода.

Кажется, я постепенно выбираюсь из черноты. Из провала. Оборотень — первая ступенька. Таможенник — вторая. Интересно, длинна ли лестница? И что мне откроется там, на вершине?

Пока вопросов было заметно больше, чем ответов.

Окончательно проснулся я уже за Тулой. Купе по-прежнему было пустым, но теперь я понял, что сам этого хотел. И еще понял, что мои желания в этом мире обычно сбываются.

Перрон Курского вокзала медленно проплывал мимо окна. Я, уже одетый и упакованный, стоял в купе и ждал, пока поезд не остановится. Неразборчивый голос дикторши объявлял прибытие шестьдесят шестого на какой-то там путь.

Я в Москве. Но пока еще не понимаю, что делать.

Проход, как обычно, успели загромоздить наиболее нетерпеливые пассажиры. Ну а я подожду, мне спешить некуда. Все равно ведь ждать, пока оживающая память чего-нибудь не подскажет, не подтолкнет, как погонщик ленивого мула.

Поезд в последний раз дернулся и встал. Металлически звякнуло в тамбуре, вереница моментально оживившихся людей дрогнула, мало-помалу выплескиваясь из вагона. Как всегда — озабоченные возгласы, приветствия, попытки протиснуться назад в купе за вещами, которые не удалось вынести за один раз…

Но вагонная суета быстро проходит. Те, кто ехал, уже вышли, уже получили причитающуюся порцию поцелуев и объятий от встречавших. Или не получили, если встречать было некому. Кое-кто, вытягивая шею, озирался на перроне и тут же ежился на пронизывающем московском ветру. В вагоне остались только те, кто пришел забирать неизменные передачи.

Я подхватил сумку и пошел к выходу, по-прежнему не понимая, что буду делать в ближайшее время.

Наверное, размышлял я, надо поменять деньги. У меня же ни копейки — российской. Только наши, «незалежные». Но они тут, увы, не в ходу. Перед самой Москвой я предусмотрительно распотрошил одну пачку из пакета и часть банкнот рассовал по карманам.

Я всегда ненавидел бумажники…

Впрочем, что это я? Всегда… Мое «всегда» началось прошлой ночью.

Машинально съежившись в объятиях зимы, я зашагал по перрону к спуску в тоннель. Не может же быть, чтобы на вокзале не было обменника?

Копаясь в неверной памяти, я сумел установить две вещи: во-первых, я не помню, когда последний раз бывал в Москве, но, во-вторых, я в общих чертах представляю себе, как выглядит вокзал изнутри, где искать пункты обмена валюты и как попасть в метро.

Тоннель, подвальный зал ожидания, короткий эскалатор, билетный зал. Моя промежуточная цель — вон там, на втором этаже, у еще одного эскалатора.

Но этот обменник оказался давно и надежно закрытым. Ни света, ни щелки, ни обязательной таблички с текущим курсом.

Ладно. Тогда к выходу и налево, к пологому спуску-пандусу на станцию «Чкаловская»… Только мне все равно не туда, а рядом.

Беленький торговый павильон, лесенка на второй этаж, залитые светом пустые торговые зальчики, поворот… Охранник поднял на меня быстрый взгляд и сразу расслабился, распознав приезжего.

— Входите, свободно, — великодушно позволил он.

Вместе с сумкой я вошел в крошечную комнатушку, вся обстановка которой состояла из урны в углу и, разумеется, крошечного окошка с выдвижным ящичком, который мне всегда напоминал вечно голодную пасть.

«Эй, — напомнил я себе. — Не забывай о юности своего „всегда“…»

Но все равно — если я мыслю как человек, реально проживший лет тридцать пять, значит, этому есть причина?

Ладно, потом.

Пасть проглотила сразу пять сотенных бумажек и мой паспорт. Кто кроется там, за глухой перегородкой, я не видел, да и не очень стремился рассмотреть. Заметил только пальцы с накрашенными перламутром ноготками. Значит женщина. Неохотно выдвинувшаяся пасть отрыгнула приличную стопку сторублевок и несколько бумажек помельче. И даже пару монеток. Деньги я, не считая, сунул в нагрудный карман, под свитер, только те самые несколько бумажек помельче — в карман брюк. Вместе с монетами. Паспорт — в другой нагрудник. Зеленоватый прямоугольник квитанции — в урну.