Вячеслав Дыкин - Гусариум (сборник)

Савелий Игнатьевич, помедлив, отдал маузер. Мякишев выставил руку в окно и, дождавшись, пока ветер переменится, выстрелил в воздух. Резкий звук разнёсся над пустынными улицами.

Они прислушались. Через несколько секунд ветер донёс с восточной стороны знакомые медовые переливы, в которые вплеталась тревожная нота.

– Всё в порядке, – пояснил Мякишев, закрывая ставни и возвращая оружие. – Я убедил старосту, чтобы они, услышав первые выстрелы, били набат, а потом уходили на восток, за реку. Нам ответили. Значит, сигнал принят.

Поручик огляделся и заметил на стене тонкую замшевую сумку. Он схватил её и стал складывать в неё пожелтевшие страницы.

– Я понял, зачем мы здесь, – сказал он. – Именно для этого – чтобы спасти от пожара «Слово…». Ну, вот. Кажется, всё.

Он обвёл глазами комнату и посмотрел на Савелия Игнатьевича.

– Идёмте.

Потушив на ходу свечи, они выбрались из особняка. Поручик нёс в одной руке сумку, а в другой – свёрток, который им дали люди в церкви.

Прямая как стрела улица уходила вдаль. А там, где висело низкое солнце, небо осветилось багровыми сполохами.

Савелий Игнатьевич, с трудом поспевая за Мякишевым, двинулся вместе с ним обратно. Уже знакомые дома оставались позади. Теперь в тёмных окнах и острых пиках заборов появилось что-то зловещее.

Ветер усилился. Стало холоднее.

– Постойте. Уж очень кости ломит, – пробормотал рабочий. – Зайти бы куда погреться.

Поручик достал и развернул ткань из-под ножен. Это оказалась огромная рваная рубаха с шитым воротом. Савелий Игнатьевич накинул её на себя, как мексиканское пончо, и поправил пистолет на боку.

– Вы похожи на американского ковбоя, – усмехнулся, оглядев его, Мякишев. – Надеюсь, мне не придётся с вами стреляться.

Савелий Игнатьевич молча спрятал кобуру под одежду. Откуда-то ещё донёсся тревожный звон колоколов.

– Давайте рассуждать логически, – говорил на ходу Мякишев. – Если это фантом, тогда всё происходит не по-настоящему… А если нет, тогда почему в городе так мало людей… Где, например, французы?

– Но пожар-то настоящий? – спросил Савелий Игнатьевич.

– Пожар… судя по всему, да, – пробормотал Мякишев и тут же воскликнул: – Проклятье, а я об этом не подумал! Мы с вами можем сгореть. Но что же нас всё-таки ждёт дальше…

Поручик не договорил. Из переулка, словно ниоткуда, появились несколько мужчин в странной одежде. Они были одеты по-старинному и напоминали конферансье в цирке – на каждом были высокие сапоги, жёлтые штаны и синяя куртка.

А у одного из них на плечах к тому же покачивались золотые эполеты. В руках у синих были длинные ружья со штыками, которые показались Савелию Игнатьевичу бутафорскими.

– Глядите-ка, Мякишев, – указывал пальцем рабочий, – похоже, тут какое-то представление.

Поручик обернулся и встревоженно сказал:

– Мне кажется, это не совсем представление. Савелий Игнатьевич, достаньте-ка ваш маузер…

– Вы с ума сошли, Мякишев? – Рабочий покачал головой. – Кто будет воевать в таком виде?

– Сегодня – никто… – отозвался поручик.

Синие уже заметили их. Человек в эполетах резко остановился и, вскинув руку, сказал:

– Вандё… фетгяф [14].

Савелий Игнатьевич заволновался. Чужаки разговаривали на какой-то тарабарщине.

Человек в эполетах выступил вперёд. Проигнорировав рабочего и оглядев погоны Мякишева, он, вращая глазами, с недоумением спросил на странном языке:

– Кетву бонсан, дкельармэ? [15]

Поручик, вытянувшись, отчеканил в ответ:

– Мэрюс! Колон досансуасантруа дёгуниб [16].

Незнакомец удовлетворённо кивнул, словно ждал такого ответа, и требовательно вытянул руку.

– Бон , – сказал он поручику. – Диси вузэт каптиф. Вотрэпэиси виф… Сивлетубонёр [17].

– Пердесёмаскарад, лёфранс этанантант бьянкомну [18]… – недовольно начал Мякишев.

Но человек в эполетах покачал головой, решительно ударил себя в грудь, на которой сверкала медная бляха, и резко перебил его:

– Нузавон даменэ каптифс деванлекомт дедюронель [19].

– Киавудоне сёдруа эсетордр? [20]– отрывисто поинтересовался у чужаков Мякишев, нащупывая на боку ножны.

– Лёмарешаль дюк детревиз! [21]– выпрямившись, гаркнул в ответ солдат.

Ряженые солдаты угрожающе вскинули ружья.

– Кто это такие? Что за язык? О чём они говорят? – с тревогой оглядывая странных незнакомцев, спросил Савелий Игнатьевич.

Поручик ещё спросил о чём-то и, поморщившись, отдал саблю. Вернувшись к рабочему, Мякишев растерянно сказал:

– Язык – французский. Не могу поверить… Эти ненормальные люди… утверждают, что принадлежат к четвёртому корпусу армии его величества императора. Их старший, по имени Шарль-Франсуа, заявляет, что мы с вами арестованы. Он не причинит нам вреда, но у него приказ – доставить нас к своему командующему…

Мякишев криво усмехнулся и уточнил:

– К королю Неаполитанскому.

Савелий Игнатьевич растерялся от неожиданности.

– Чушь какая-то… К какому королю? Какого ещё императора? Бывшего самодержца Романова, что ли? Смещённого год назад? Или брата его… как его звать-то… Константина?

– Ни того, ни другого.

Мякишев ещё раз оглянулся на людей в странной одежде. Потом наклонился к рабочему и прошептал на ухо:

– Похоже, я был прав. Мы каким-то образом перенеслись в настоящий восемьсот двенадцатый год. Речь о Наполеоне Бонапарте Первом, императоре Франции.

– Глупость какая-то. Невозможно! – Савелий Игнатьевич решительно замотал головой. – Наполеон… Да он же умер давно! Мы это в школе учили. В тринадцатом году это на любой открытке было написано… Умер Наполеон, и всё его войско – тоже.

– Значит, не умерли, – убеждённо возразил Мякишев. – Получается, что здесь, где мы с вами находимся, Наполеон жив, и по-прежнему правитель Франции, Египта и половины Европы. К настоящему времени, напомню, захвативший Гродно, Смоленск и Москву и стоящий здесь со стотысячной французской армией.

– А Кутузов что же? – растерялся Савелий Игнатьевич.

– Кутузов…

Поручик задумался и ответил не сразу.

– Если я всё правильно понимаю и это не фантом, фельдмаршал с графом Ростопчиным сейчас втайне от Александра I отступают по Казанскому тракту. Туда же уходят обозы со всем, что удалось вывезти из города. Ну а Москве… Москве суждено сгореть, превратиться в головешки. После чего армия «двунадесяти языков», оставшись без еды и зимних квартир, будет наголову разбита под Березином… А величие Франции навсегда обратится в прах, и миром станет править Англия… Всё решено; письмо Ливена уже идёт к Гарденбергу. Смотрите… Да глядите же!

Взяв рабочего за плечо, поручик развернул его. Резко дёрнулись солдаты. Печные трубы выделялись над низкими домами изломанной чёрной линией, а за ними разгоралось багровое пламя.