Анатолий Матвиенко - Аэропланы над Мукденом

Петр фонтанировал идеями. Обрызгивая стекло, он понял, что добиться большой мощности при малом объеме можно лишь принудительно загоняя смесь в цилиндр. С одной стороны — чем больше топлива, тем лучше. Но для его сгорания потребен воздух. В каком соотношении — никто не знает. Значит, опыты и еще раз опыты.

Соединив части конструктора в двухцилиндровый двигатель и подключив к нему вместо карбюратора аэродинамическую трубу с распылителем бензина, компаньоны попытались его запустить, на что ушло около недели. Они пробовали регулировать углы открытия-закрытия клапанов, постепенно увеличивали степень сжатия, подбирали момент разряда запальной свечи, питавшейся от примитивной системы зажигания с лейденской банкой. На восьмой день получили устойчивые вспышки. Лишь на девятый день двигатель протарахтел около минуты, наполнив сарай дымом выхлопа, перемешанного с парами бензина и подгоревшей смазки. Когда удалось относительно точно подобрать оптимальную степень сжатия и состав смеси, мотор, нагруженный лишь пропеллером, обеспечивающим обдув ребер охлаждения, взвыл на предельных оборотах, подняв в мастерской настоящий ураган, пошел в разнос, оборвал лопасти, перегрелся и со страшным грохотом заклинил. Переломившийся шатун пробил стенку цилиндра насквозь, обломки металла шваркнули, как пули, к счастью, никого не задев.

Самохвалов, с испугу прикрывший голову руками, осторожно выпрямился и осмотрел погибшего зверя.

— Ну вот, дорогой Александр Федорович, примерно такой авиадвигатель нам и нужен. Только чтобы работал стабильно и не взрывался.

Для этого предстояло отладить дозирование подаваемой смеси, систему охлаждения и смазки, подобрать масло — обычное оказалось слишком густым для высокооборотистого агрегата. Партнеры собрали новый, учитывая некоторые ошибки предыдущего образца. Но тут подошло время суда, и моторные опыты пришлось пока прекратить.

Оглашение списка жюри, законопослушных российских подданных, на которых указал жребий, действовало на Плевако, словно звук рожка на охоте. Полноватый вальяжный господин преображался, превращаясь в хищника, учуявшего жертву. Объектом его охоты мог быть поддерживающий обвинение товарищ прокурора, чья карьера неминуемо давала трещину в результате шумихи после оправдательного приговора. Или очередной господин, коему не посчастливилось играть роль подсудимого в процессе, где за сторону обвинения выступал знаменитый присяжный поверенный. При этом Федор Никифорович действительно много раз совершенно безвозмездно отстаивал интересы малоимущих — оно для репутации хорошо и перед Богом полезно, когда душа судебного крючкотвора предъявит себя Святому Петру.

Самохвалов, о судебных баталиях наслышанный в весьма ограниченной степени, с интересом наблюдал, как адвокат работал с перечнем кандидатов в присяжные.

— Шестеро из них, никак не обосновывая, отведет прокуратура. Мы отметаем остальных, остается восемнадцать. Снова жеребьевка, двенадцать присяжных будут выносить вердикт, остальные запасные. Я всегда нумерую их, от наиболее благих нашим задачам до тех, кого ни в коей мере не хочу в присутствии узреть. Вычеркиваю названных прокурором и заявляю отвод оставшимся самым большим нумерам, пока не получатся означенные восемнадцать.

Плевако показал номерованный перечень фамилий.

— Глядите, Петр Андреевич. Столоначальник из губернского аппарата — сразу вон, этот Трубецкому в рот смотрит и с ложки у него ест. Земский коллежский регистратор от князя подальше, но все едино зависим. Агент страхового общества — уже лучше. Начальник отряда лазальщиков пожарного общества — совсем хорошо, они понимают вкус опасности. Так, это что за фрукт? Чего только у вас в Минске не увидишь — «ученый еврей Осип Яковлевич Гурвич» из канцелярии губернатора.

Самохвалова дернуло обобщение — «у вас». Минчанином он себя отнюдь не считал.

— Ладно, с национальностями разберемся потом. Если окажется много евреев — вызову Менделя, чтоб привлечь их симпатии, да с раввином поговорю. Но уверен, что прокуратурой не забыты ваши шашни с логойскими иудеями. Требование Гольденвейзера отдать главу полиции под суд наш друг Софиано до пенсии запомнил. Поэтому ученый Гурвич выпадет из списка в прокурорской шестерке отводимых.

Плевако отметил как опасное лицо преподавателя польской и белорусской словесности — бог их знает, националистов. Трубецкие хоть и русские, но давно здесь, так сказать, «свои оккупанты». Самохвалов же для них — абсолютный варяг.

Адвокат пробежался по кандидатам и начал сначала. Теперь он смотрел возраст будущих присяжных и прочие сведения о них, которые сумел добыть негласно. Молодых проще склонить на свою сторону, они романтики. Возрастные почитают осторожность за благодетель.

Слушание дела по обвинению Самохвалова растянулось на три дня и стало самым громким событием минского лета. Стараниями поверенного в губернский город стянулось более десятка репортеров: он полагал, что максимальная публичность процесса затруднит судебный произвол.

Невиданный аншлаг царил в здании окружного суда на Соборной площади, 14. Городской театр, с нелегкой руки князя Трубецкого построенный, подобного наплыва давно не видывал. Билеты на Плевако разошлись бы по десять целковых.

Начальная часть разбирательства и допросы участников прошли совершенно спокойно. За обвинение отдувался уже знакомый товарищ прокурора Иван Петрович Софиано. Прокурор окружного суда статский советник Александр Александрович Степанов, чуя мерзкий душок предстоящего процесса, спихнул участие в деле на заместителя, но ошивался в зале, своим присутствием показывая губернатору: не извольте волноваться, ваша светлость, я здесь и все под присмотром-с. Не сговариваясь, к такому же решению пришел председатель суда, отправив на баррикады товарища председателя и двух рядовых судей.

Обвинитель гнул продуманную линию, потом Плевако привычно перехватывал инициативу и упорно продавливал тезисы защиты. Каждый ответ подсудимого и свидетелей неуклонно подтверждал, что Александр Трубецкой сам и по своей инициативе нарушил мыслимые и немыслимые правила обращения с взрывчатым веществом, покончив с собой так же верно, как если бы запихивал порох не в пушечный обрез, а в собственное отверстие. Присяжные — пара мелких чиновников, лавочники и разночинцы — с восторгом внимали публичному уничижению губернатора, который выставлялся как самодур и изначальный инициатор бездумных действий, приведших к трагедии. Князь наливался красным, потом темно-пунцовым, затем к его палитре примешался некий синеватый, не известный живописцам оттенок.