Андрей Колганов - Ветер перемен

Воспользовавшись моментом, Лариса выставила на стол стаканы, заварочный чайник, сахарницу с мелко наколотым сахаром и вазочку с печеньем.

– Угощайтесь, пожалуйста! – предложила она. – Сахарку на всех хватит. Вот только ложечек у нас всего четыре штуки.

– Каких ложечек? – вскинулся Фурманов. – При чем тут ложечки? – Он дернулся, неловко двинул рукой и локтем зацепил одну из этих чайных ложек, так что она полетела на пол, мелодично зазвенев…

Юрий Либединский, видя, в каком состоянии находится его друг, не стал продолжать полемики и сидел, не произнося ни слова. Тишину нарушил Раскольников, вернувшись к затронутой еще в «Доме Герцена» теме германской революции. Он подошел к Фурманову, наклонился, поднял с пола ложку и, тронув своего товарища за плечо, негромко сказал:

– Не стоит окончательно хоронить революцию в Германии. – Затем, вперив свой внезапно сделавшийся жестким взгляд в Радека, медленно, четко, артикулированно проговорил: – Но если мы там будем заниматься беспринципными авантюрами, то тогда действительно наше дело может закончиться полным провалом. Скажи, Карл, зачем ты тиснул прошлым, точнее, уже позапрошлым летом в «Роте Фане» статейку «Der Wanderer ins Nichts»?

«Странник в никуда», – автоматически переводит мое сознание, а в памяти начинает по крупицам всплывать содержание нашумевшей статьи.

Радек воспользовался фактом расстрела в мае двадцать третьего года французскими оккупационными властями в Рейнской области офицера фрайкора (добровольческий корпус) Лео Шлагетера, который с группой товарищей пускал под откос французские поезда. Острое перо Карла Бернгардовича послужило вполне незатейливой логике. Обращаясь к правым националистам, он ставил перед ними вопрос: вы выступаете против Версальского унижения Германии? Отлично! Так давайте вместе с нами, рабочими, бороться в первую очередь против тех, кто привел Германию к этому унижению, – против господства финансового капитала!

Логика, конечно, безупречная… Но у националистов и фашистов была своя логика, и эта логика заставляла их видеть причину унижения Германии в пресловутом «ударе в спину» (то есть в революции, поднятой левым крылом социал-демократии в воюющей стране). И уж не в Лео Шлагетере, кумире фашистов, пытавшемся в составе фрайкора взять Ригу в девятнадцатом году, а затем, в двадцатом, во время капповского путча, сражавшемся в рядах того же фрайкора против рабочих дружин Рура, нужно было искать союзника для коммунистов.

Радек, само собой, тщился доказать националистам, что путь Шлагетера – это путь в никуда. Но нацисты так не считали. Шлагетер позднее стал героем пьесы нацистского драматурга и поэта Ганса Йоста. Именно в этой пьесе прозвучали слова, вложенные Йостом в уста военного товарища Шлагетера, Фридриха Тиммана: «Когда я слышу слово «культура»… я снимаю с предохранителя свой браунинг».

Хотя статья уже тогда вызвала к себе весьма критическое отношение среди партийных активистов и неоднозначную реакцию в партийной верхушке, вплоть до неприкрытого возмущения, – Карл и сегодня бросился ее защищать.

– Я предложил правильную тактику, – настаивал Радек. – Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в политике! – Этой фразой, напоминающей ленинские ораторские обороты, Карл Бернгардович нередко любил щегольнуть в полемике. – В нашей борьбе мы должны искать союзников, где нам только удастся. Немецкие реакционеры ненавидят Веймарскую республику, и мы ее тоже ненавидим. Они хотят ее свергнуть – и мы тоже. Мы должны помнить, что у германских правых есть воля к борьбе, у них есть огонь, который их воодушевляет, а у наших друзей-коммунистов ничего нет. Никакого огня. Но паровоз без топлива не двинется с места, и революция в Германии тоже не сдвинется с места, если мы не найдем для нее топлива. А так как своего собственного топлива у немецких коммунистов нет, они должны воспользоваться чужим, – пытался втолковать Радек, прямо-таки любовавшийся своей идеей, тот глубинный замысел, что лежал в основе его гениального тактического хода. – Мы должны бороться вместе с немецкими фашистами, и только когда Веймарская республика будет свергнута нашими общими усилиями, тогда мы быстро расправимся с реакционерами. Все это элементарно просто, и возмущаться тут нечем!

Оказалось, однако, что среди всех присутствующих только он один считал подобную тактику простой, правильной и допустимой. Вот и Лида сморщилась, как будто куснула лимон. Фурманов тут же воскликнул:

– То, что ты предлагаешь, Карл, это не тактика коммунистов, а какая-то бесовская достоевщина!

– Вот именно! – поддержал его Федор Раскольников. – Такую тактику, вполне вероятно, одобрил бы Нечаев, но уж ни в коем случае не Маркс.

Юрий Либединский смотрел на дело более прагматично, однако и он высказался против:

– Я не буду тут рассуждать, являются ли такого рода соглашения с реакционерами принципиально допустимыми или же нет. Тут дело в другом – то, что предлагает Радек, будет только укреплять позиции реакции и подрывать и разлагать коммунистическую партию.

– Ничего, ничего, – снисходительно возразил им Радек – не стоит так беспокоиться. Пока что мы их поддержим, а когда придет время – разобьем в пух и прах. Кроме того, лучшие элементы из реакционной среды – а у них есть честные патриоты, пролетарии и интеллигенты – мы перетянем на свою сторону, и они пойдут за нашими лозунгами! – уверенно заключил он.

– Или мы – за их лозунгами, – парировал Либединский. – Если мы протягиваем руку националистической реакции, то у какого-нибудь Гитлера больше шансов перетянуть рабочих на свою сторону при такой тактике, чем у немецких коммунистов.

Лариса Рейснер же молчала, нервно закусив губы. Она была сильно расстроена, и явно не тем, что ее нынешний кумир оказался под огнем критики, а тем, что он предлагает такие вещи, за которые она его в иные годы недрогнувшей рукой поставила бы к стенке.

Я уже готов был вылезти с вертевшимися на языке язвительными тирадами насчет перспектив союза с левым крылом нацистов, но тут Фурманов начал кричать. Он, вероятно, уже тогда был не совсем здоров, и у него случались нервные припадки, сопровождавшиеся нарушениями сердечной деятельности. Однако то, что именно кричал Дмитрий, показывало, что он находится в полном сознании, хотя у него сильно задрожали руки. Фурманов производил впечатление человека, которого «прорвало», который должен сказать громко все, что он думает, что накипело у него на душе.

Либединский выбежал в ванную за водой, а Раскольников достал бутылку коньяку. Это была первая бутылка спиртного, появившаяся в тот вечер на столе. Вацлав Сольский тут же шикнул на Раскольникова: