Евгений Красницкий - Бабы строем не воюют

Сидят в горнице две женщины, говорят о своем…

На обратном пути мысли Анны уже целиком занимали нынешние заботы о делах в крепости. А подумать там было о чем. Старая, привычная, но уже тесная ипостась большухи лисовиновской усадьбы сброшена безвозвратно, а в новую – боярыни – еще влезть надобно. Первый же день после ухода полусотни показал ей, как это непросто.

С самого начала все было в то утро не то и не так. Да и само утро тоже оказалось каким-то неправильным. А всего-то не прозвучал, как обычно, в крепостном дворе рожок Дударика…

Прошедшим вечером уставшая донельзя Анна не обратила внимания на то, как и чем подавали сигнал отбоя, да и подавали ли его вообще, но сейчас, ожидая подъема девок, она вскинулась от раздавшегося снизу мальчишеского даже не крика, а прямо-таки душераздирающего вопля:

– Па-адъе-ом!!!

«О господи, нарочно, что ли, самого горластого выбрали? Орет, будто пожар. Девок наверняка перепугал».

Как выяснилось, «перепугал» – это еще слабо сказано. Аксинья, которую естественная потребность подняла с постели чуть раньше положенного, оказалась на лестнице как раз в тот момент, когда отрок дежурного десятка просунул голову во входную дверь и во всю глотку гаркнул команду. Тут, на ступеньках, Аксюха и села – оглушенная и ошарашенная. От испуга у нее не только ноги подкосились – сама себя потеряла, даже слова разборчиво произнести не могла, что уж там говорить о том, зачем с постели поднялась…

Остальные девки с утра тоже были как-то особенно бестолковыми, а когда узрели ревущую на лестнице Аксинью… Анна, поначалу было взъярившаяся, потом уж и не знала: то ли ругаться, то ли плакать вместе с сидящей на ступеньках Ксюшей.

В общем, день не задался с самого начала. Девки шарахались от Прошки, оравшего, чтобы не выпускали из клеток щенков опричников, а выводили по одному на поводке, иначе сбегут искать хозяев; щенки рвались с поводков; Млава (ну а кто ж еще-то?) умудрилась налить воды вместо щенячьей миски себе в сапог; Манька споткнулась на ровном месте и рассадила коленку; Ленка упустила-таки одного из щенков, и дежурному десятку пришлось ловить того по всей крепости. И в довершение всего Машка с совершенно несвойственной ей яростью так повздорила с Прасковьей, что друг другу в волосы вцепились, а из-за чего, потом не удалось выяснить даже при самом строгом расспросе.

Анна, внутренне кипя (спросили бы – и тоже не смогла внятно объяснить, из-за чего), с трудом дождалась, когда после молитвы, завтрака и построения на развод освободился Кузьма, оставшийся в крепости старшим из Лисовинов – вроде как воинским начальником. Во всяком случае, дежурный десятник докладывал именно Кузьме, и командовал разводом на занятия и работы тоже Кузьма.

Вот на племянника-то Анна и накинулась сразу после команды «Вольно! Урядники, развести народ по занятиям!»:

– Ты что, ничего дурнее придумать не мог? – не предвещающим ничего хорошего тоном вопросила она, нависая над Кузьмой.

– А что такое, теть Ань? – совершенно искренне изумился Кузька.

– Что такое? – Анна грозно свела брови. – На что понадобилось с утра глотку драть? Девок мне перепугали, одна на лестнице так и села, хорошо не расшиблась!

– Так Дударика же нету, с первой полусотней утек. Мы раньше, пока его не было, так же отроков будили, и ничего, все живы.

Вид у Кузьки был настолько невинно-изумленным, что Анна слегка остыла, хотя, зная племянника с пеленок, прекрасно понимала цену этой «невинности» – с точно таким же «ангельским» неведением Кузька встречал любые обвинения в каверзах и проказах, если его не ловили за руку. Впрочем, если даже и ловили, все равно удивлялся: «А чего я такого сделал-то?»

– А чего-нибудь другого придумать не могли? – спросила Анна уже менее грозно (Кузька, поганец, так и источал умиротворение). – Ну я не знаю… било сделать… Что у тебя, железа мало в кузне? Найти не мог чем погреметь?

– Во-во, – донесся сбоку голос наставника Филимона, – моя-то тоже, как чем недовольна, так сразу и принималась посудой бренчать…

– Да при чем тут посуда? – Анна досадливо обернулась к опирающемуся на клюку пожилому наставнику. – Не о ней речь…

– И я не про посуду! – перебил боярыню Филимон. – Я про воинские приказы, кои должны быть ясны, несомненны и всем слышны!

Старый воин пристукнул по земле клюкой и продолжил таким голосом, словно объяснял что-то отрокам на занятиях. Анне даже и в голову не пришло его перебить – умел старик «присутствующих построить», как выражался Мишаня.

– Что есть звук рога для воина? Звук рога есть голос начального человека, команда, коя не может быть подана голосом из-за шума или дальнего расстояния. В рог дудят не просто так, а каждый раз со смыслом, и смысл этот для понимающего человека – те же слова. Вот, к примеру, с утра: тарам-тарам, тарам-тарам, тарам-пам-пам пам-пам, – напел Филимон. – Вставай, вставай, сапожки надевай! Или еще: Пам-парам, пам-пам, пам-пам. «Приступить к занятиям!» Или: «Целься, целься»… ну и прочее. А какие слова в громыхании? Да нет там слов! Как хочешь, так и догадывайся. Вот услыхали бы отроки с утра твое блямканье об железо или било бы громыхнуло, чего бы подумали? Пожар? Просто балуется кто-то? Или Плава мужа своего добронравию с утречка поучить вознамерилась? А воинский приказ никакого сомнения или иного смысла иметь не может! Понятно?

Вопрос вроде обращен к Кузьме, но не приходилось сомневаться, что все говорилось для Анны.

– Ага, понятно, господин наставник, – отозвался между тем Кузька.

– Нет, конечно, посудное громыхание тоже свой смысл имеет, – удовлетворенно кивнув, продолжил пояснения Филимон. – Однако смысл этот бессловесен… ну вроде как тебе что-то взялись объяснять не словами, а, скажем, гримасами. Ну-ка, Кузь, сделай сердитое лицо… Ага, вот так! А теперь – веселое. Вот, значит, видишь, Анюта: по лицу понятно, что он либо сердится, либо радуется, а отчего – поди догадайся. Так и в котелок можно весело греметь или тревожно, а то и угрожающе. Вот, к примеру, бабы, когда коровью смерть от селища отгоняют, очень грозно в посуду стучат. И угроза эта не пустая – попадись им кто, кого они за коровью смерть примут, враз убьют! Об этом я, значит, и толкую. Рогом воины слова приказа передают, а бабы громыханием в посуду – только настроение, слов в нем нет. Все как в жизни: муж все больше разумом живет, а баба страстями да желаниями. Так что, Анна Павловна, не взыщи, но коли живете вы в укрепленном месте, где все по воинскому распорядку устроено… Объясни девицам, что приказов пугаться глупо. А ты, Кузьма, взял бы отрока погорластее… Нет, лучше я сам… Постой возле девок да покомандуй в полный голос, а то Прошка больно ласков с ними. Понял, о чем я толкую?