Гарри Гаррисон - Путь Короля. Том 1

И прошлым вечером у них наконец отлегло от сердца. Лазутчики донесли, что Великая Армия распалась надвое, что часть ее и вовсе пожелала отправиться на юг, то есть вдаль от монастырских владений. И однако в середине зимы ночь в Англии длится от заката до зари шестнадцать часов; а этого вполне довольно, чтобы решительно настроенные верховые сумели одолеть расстояние в сорок миль. Первые несколько миль проводник вел их по извилистым и раскисшим проселочным тропам; в дальнейшем же, когда начались пригодные для верховой езды дороги пустоши, всадники начали набирать скорость. Небольшие задержки каждый раз вызывались необходимостью обойти стороной каждое лежащее на пути поселение. Проводник по имени Тида превосходно справился со своими обязанностями и оставил их лишь тогда, когда на фоне бледнеющего небосвода замаячила остроконечная кровля самой обители. Из сторожевых домишек в тот миг как раз высыпали заспанные рабыни, чтобы начать разводить костры и молоть на утреннюю кашу пшено; с невообразимым писком и причитаниями заскакивали они внутрь, стаскивали с отмахивающихся вояк одеяла, слыша в награду за свое усердие проклятия, которые очень скоро вкупе со всем остальным создавали невообразимый переполох, без которого, похоже, англичане не умели взглянуть в лицо неожиданностям.

Распахнув настежь огромные деревянные двери, Шеф шагнул в обитель, ведя за собой нетерпеливо протискивающихся вперед товарищей.

Обитель встретила их гулкими антифонами монашеского хора, разместившегося по обе стороны нефа и исполнявшего сладкозвучные гимны с призывом Христу явиться на этот свет. Других верующих не было видно, хотя с дверей были сняты засовы. Каждый день возносили монахи хвалебные псалмы, независимо от того, были ли рядом единоверцы. Впрочем, студеным зимним утром на их появление едва ли можно было рассчитывать.

За все то время, что викинги, по-прежнему укутанные в вымокшие одежды, не извлекавшие мечей, если не считать алебарды Шефа, шли вдоль одного из приделов по направлению к алтарю, настоятель не спускал с них оцепеневшего от ужаса взгляда. Неожиданно для себя Шеф почувствовал, как испуганно мечутся его дух и ум, — дух и ум человека, взращенного пред ликом величия Церкви.

Он начал было откашливаться, понятия не имея, что должен сказать в первую очередь.

Позади же него находился Гудмунд, шкипер ладьи, приплывшей со шведского побережья Каттегата, которому были не слишком ясны причины подобного замешательства. Всю свою жизнь живя мечтой, что и ему выпадет счастье потрошить какой-нибудь скопивший громадные богатства монастырь, он не мог допустить, чтобы все сорвалось по вине какого-то недотепы. Нежным движением приподняв молодого воеводу в воздух и поставив его так, чтобы он ему больше не помешал, Гудмунд схватил ближайшего к себе монаха за черную рясу и что есть силы швырнул его на алтарь, достал из-под плаща топор и выразительно вонзил его в перила, преграждавшие мирянам доступ к алтарю.

— Начинайте хватать черные рясы, — прорычал он. — Всех их загоняйте вон в тот угол. Тофи, соберешь эти подсвечники. Франи, я хочу вон то блюдо. Снок и Угги, вы у нас легонькие, видите там наверху статуя? — он указал на висящего высоко над алтарем распятого Христа, взирающего на них печальным взором. — Слазайте-ка за ней и попробуйте заодно снять корону. Сдается мне, она не поддельная… Остальным — перевернуть тут все вверх дном. Забирайте все, что блестит. Я не собираюсь ничего оставлять тем недоноскам, что остались в Йорке. Так, а ты… — И он шагнул в сторону настоятеля, который в этот миг постарался слиться со спинкой своего кресла.

И в тот же миг между ними вырос Шеф.

— Вот что, святой отец, — начал он по-английски. При первых же звуках родной речи настоятель воззрился на него, как ошпаренная ящерица. Был в том взоре и ужас, но еще больше — испепеляющей ненависти. Все колебания улетучились. Шеф подумал о человеческих кожах, которыми покрывали монахи двери своей обители — этой и многих других. О человеческих кожах, сдираемых с живого тела за грех святотатства, за то, что несчастный додумался наложить руки на церковную собственность. И сердце его окаменело.

— Скоро здесь будут твои стражи. Хочешь жить — прикажешь своим людям не совать сюда носа.

— Нет!

— Тогда встречай смерть, — и острие алебарды уперлось настоятелю под кадык.

— Сколько времени вы хотите? — Его трясущиеся руки заметались вокруг алебарды, но не смогли ее оттолкнуть в сторону.

— Немного. А потом можете поохотиться за нами. Вам же захочется вернуть награбленное. Так что делай, как я говорю.

Сзади послышались звуки возни. Гудмунд тащил к алтарю какого-то монаха.

— А вот, по-моему, ризничий, — сказал он. — Правда, утверждает, что ризница у них пуста.

— Это верно. Всю утварь мы припрятали несколько месяцев назад, — произнес настоятель.

— Что припрятано, то не потеряно, — ответил на это Гудмунд. — Начнем с самого молоденького, просто чтобы они поняли, что я не шучу. Одного-двоих без головы оставим, казначей как шелковый заговорит.

— Этому не бывать, — сказал Шеф. — Мы уведем их с собой. Тот, кто следует Пути, не может убивать человека. Это запрещают боги Асы. У нас и так недурной улов. А теперь выведи их так, чтобы стражники могли их видеть. У нас впереди еще долгая дорога.

В рассеивающемся сумраке взгляд Шефа нащупал нечто висящее на стене и представлявшее собой, по-видимому, гладкий лист тонкого пергамента с диковинным узорочьем.

— Что это? — спросил он настоятеля.

— Таким, как ты, эта вещь не нужна. Золота там нет, серебряной рамы — тоже. А называется она mappamundi — карта мира.

Шеф резким движением сорвал карту со стены и засунул ее поглубже под рубаху. Воины уже подталкивали настоятеля и монашеский хор к выходу, чтобы выставить их на обозрение беспорядочной ватаги англичан, едва успевших к тому времени подняться с постелей.

— Нам сюда уже никогда не вернуться, — промычал Гудмунд, крепче стискивая позвякивающий мешок.

— А мы и не собираемся, — отвечал ему Шеф. — Подожди немного и все поймешь.

Бургред, король Мерсии, одного из двух значительных королевств Англии, до сих пор не завоеванных викингами, оказавшись у дверей, ведущих в его покои, чуть помедлил, решил избавиться от изрядного числа сопровождающих и приспешников и позволил стянуть со ступней пропитанные снегом сапоги, заменив их на чудесные туфли из дубленой кожи. Его ожидала приятная минута. По его распоряжению, в покои прибыли тот юноша со своим отцом, а также этелинг Альфред, который должен был представлять здесь своего брата Этельреда, короля Уэссекса — еще одного сохранившего независимость могущественного королевства.