Вадим Чекунов - Тираны. Страх

— Жечь! Жечь окрест! — закричал Иван, ткнув рукавицей в сторону деревни. — Дотла!

Егорка Жигулин бросился к одной из повозок, скинул отяжелевшую от снега рогожу. Из-под тюков с припасами вытащил охапку пакли. Опричники подбегали, вырывали клоки. Обматывали паклей сучья и совали их в костры.

Вскоре черные, страшные всадники помчались к деревне, колотя копытами снег.

— Гойда! Гойда!

— Смерть царевым врагам!

Отряды опричников — полторы тысячи грозных царских слуг на конях — растеклись по округе, со свистом и гиканьем врываясь в обомлевшие от ужаса деревни и села.

Соломенные крыши вспыхивали одна за другой. Снег на них шипел и плавился. Занимались бревенчатые стены. Поднимался треск, валил дым, летели искры, раздавались крики людей и рев скотины.

Опричники крутились на конях возле домов. Любого, кто выскакивал, спасаясь от огня, на месте рубили саблями и топтали лошадьми.

Основное войско спешно собиралось, подтягивалось, готовилось к выступлению. Царь в сопровождении Малюты, Грязного и Богдана Бельского выехал перед своими людьми.

— Братия! — выкрикнул царь, привстав на стременах. — Исполним же волю Божью усердно, как встарь ее исполняли честные люди!

— Исполним! — ухнул над лесом возглас тысяч глоток.

Громкое карканье вторило им сверху. Темными крестами вороны чертили небо.

Глаза царя, красные после бессонной ночи, лихорадочно блестели.

— Вспомним, что говорит в своей книге Исус Навин о грехе Ахана из колена Иудина! Встали иудеи под стены иерихонские. Господь сказал им: город под заклятием, берегитесь, чтобы самим не подвергнуться, если возьмете что-нибудь из заклятого! Не наведите беды на стан сыновей Израилевых! Сказал Господь: все серебро и золото, сосуды медные и железные да будут святынею Ему! Но сыны Израилевы преступили. Ахан, сын Хармия, взял из заклятого. И случилось великое поражение Израилю. Побили их люди Гайские, едва не истребили всех. Исус Навин упал, разодрал одежды свои, вопрошая: почему, Господи?!

Иван, увлекшись собственной речью, воздел руки и запрокинул голову к серому небу. Конь под ним стоял, не шелохнувшись, лишь подрагивали острые уши.

Воинство, восседая на конях, смиренно внимало. Некоторые тоже взглянули вверх, но ничего, кроме кружащих беспокойных ворон, не углядели.

— Получил ответ Исус! Был ему знак! — пылко воскликнул Иван. — Сказал ему Господь: встань, для чего упал на свое лицо? Согрешил Израиль, и преступили они завет Мой. Взяли из заклятого и украли, утаили, положили между своими вещами. За то сыны Израилевы не могли устоять перед врагами. Не буду более с вами, если не истребите из среды вашей заклятого! Истребите его!

Услышав знакомый призыв, опричники принялись ухмыляться и перемигиваться.

Иван, охваченный жаром, звенел голосом, будто колокол:

— Ахан испугался, признался, что это он согрешил и взял. Сказал: спрятано в земле среди шатра моего, и серебро под ним. Исус послал людей, и нашли они спрятанное. Тогда взяли Ахана, и серебро, одежду, золото взяли, и сыновей с дочерьми его схватили, и волов с ослами да овцами, и шатер, и все, что было у него, забрали. Сказал ему Исус Навин — за то, что ты навел на нас беду, Господь в день сей наводит беду на тебя! И побили все израильтяне Ахана камнями, и сожгли все взятое у него огнем. Смешали их прах с пеплом от истребленных вещей и наметали сверху груду камней!

Иван перевел дух. Лоб его, несмотря на мороз, взмок под шапкой.

— Нечестивая Тверь перед вами! — крикнул царь. — Полная изменников и врагов! Собаки литовские, в плен взятые, живут среди тверских припеваючи, ни в чем горя не ведают. Да из русских найдется немало, кто породнился с поганцами этими! А за монастырскими стенами попрятались окаянные чернецы, взявшие не им надлежащее, но православному государю! Хитрят, выжидают — выгоды ищут не в своей земле, а средь латинян еретичных!

Войско зашумело:

— Веди нас, государь!

— Нет пощады таким!

— Смерть собакам!

— Разорить гадючьи гнезда!

— В землю втопчем!

— Дай исполнить волю твою, государь!

Раздалось конское ржание. Застоявшиеся вороные в нетерпении грызли удила, вставали на дыбы.

Сжимая поводья, Иван проехался перед войском, вглядываясь в лица. Остановился и медленно поднял руку. Замер, будто в раздумье. Махнул в сторону Твери и, скривив губы, обронил лишь одно слово:

— Обладайте!

Опричники восторженно взревели:

— Гойда!

Во главе с самим царем войско тронулось к неширокой, промерзшей до дна речке Тьмаке.

Подрагивали в воздухе острия пик. Клубился пар от дыхания лошадей и людей.

Красавец Тимоха Багаев покосился на государя. Разгладил усы, набрал в широкую грудь сухого морозного воздуха и загорланил, не жалея голоса:

— Хороша наша деревня, только улица грязна!

Опричники с готовностью подхватили грубыми голосами:

— Хо-хо! Охо-хо! Только улица грязна!

Заметив на себе благосклонный взгляд царя, Тимофей приосанился и молодцевато продолжил:

— Хороши наши ребята, только славушка худа!

— Хо-хо, охо-хо! Только славушка худа! — согласился с запевалой опричный хор.

Над растянутым на несколько верст войском колыхалась разудалая, ничего доброго не обещавшая песня.

Длинная черная змея извивалась, тянулась вдоль берега. По обеим сторонам от ползущей на Тверь беды рыскали тут и там, словно волчьи стаи, отряды всадников с факелами.

Полыхали деревни, желто-розовым заревом украсилось холодное небо.

Один из летящих по тверской земле отрядов возглавлял усатый немец — тот самый, что наведывался к государю ночью в шатер. Генрих фон Штаден, по кличке Генка Жаден, азартно выкрикивал боевой опричный клич и мчался через заснеженное поле к перелеску. За сплетением голых ветвей виднелись золоченые кресты.. Верный признак богатого села — своя церковь. Да еще с колокольней.

«Жечь просто так… Глупость какая!» — вцепившись в поводья, Генрих оглянулся. Чуть позади мчался верный слуга Тешата, круглолицый малый с короткой бородой и огромными кулаками. В руке Тешаты трепыхал огнем факел, вытягивая рваные языки по ветру. Лицо слуги искажалось радостным криком. За Тешатой держался, стараясь не отстать, десяток подручных, кто с саблей, кто с топором или тоже с факелом.

Сам Штаден не расставался с короткой завесной пищалью. Повсюду в разъездах она была при нем — на ремне за спиной. Управлялся с ней весьма ловко — метко палил и знал, как применить вместо дубины, чем и снискал расположение царя и великого князя Ивана. Государь без колебаний приказал взять иноземца в стрелецкое войско, чтобы обучал такому нужному умению и царских слуг. У стрельцов же Генрих выучился владеть топором, оценив этот инструмент по достоинству. Частенько он усмехался в роскошные усы, размышляя о причудах судьбы. Отец его, благочестивый бюргер, прочил ему пасторскую стезю, но не задалось. На последнем году учебы школяр Генрих подрался с одноклассником. Да так неудачно, что оказался сильно битым. А к поражениям он еще не привык. И едва обидчик, толстый лопоухий Хейнс, торжествующе обернулся к классу и поднял вверх руки, Генрих выхватил из кармана шило, вскочил и, хлюпнув разбитым носом, вогнал инструмент по самую ручку в жирное плечо обидчика. Ох, как орал толстый Хейнс! Проткнул ему Генрих плечо, сделал увечным. А за такое в суде отвечать ведь придется. Какое уж после этого пасторство… Пришлось бежать от суда из родного Алена в Любек, к двоюродному братцу. Тот не придумал ничего лучше, как устроить его таскать камни для возведения городских стен. Пришлось вскоре оставить город и перебраться в другой. Потом дальше и дальше. Где только Генриха не носила судьба. Оказался он и в Риге, попав на строительство оборонительного вала — все ожидали нападения на город русских. Возить по шатким доскам тачку, полную глинистой землей, несостоявшемуся духовному лицу не понравилось. Пришлось снова скитаться, одно хорошо — перед уходом из Риги удалось обворовать кассу подрядчика. Но деньги быстро закончились, и кем только не пришлось побывать. И в слугах ходил, и приказчиком был. И наемником служил. В Лифляндии было совсем туго. Нищета, жестокие порядки, жизнь впроголодь… Частенько Генриха секли за различные провинности. А совсем рядом — полудикая, но сытая Московия с радушным великим князем, набиравшим силу день ото дня, на страх всей просвещенной Европе. Измученные тяжкой жизнью и потому не страшившиеся азиатского варварства, в русские земли бежало так много людей, что повсюду приходилось ставить кордоны и жестоко карать перебежчиков. Риск был немалый. Но в случае удачи оправдывал себя с избытком. Русские на своей границе принимали пришельца, проводили письменный допрос. Затем выдавали немалые деньги на пропитание и везли в Москву. Там снова допрашивали, и если ответы сходились — считай, Московия тебя приняла. А попавшим на государеву службу жилось и вовсе неплохо. Наделяли поместьем, назначали годовое жалованье, выдавали одежду — готовое платье, шелковые отрезы, кафтаны на беличьем меху… Собрав пожитки, Генрих заткнул за ленту шляпы писчее перо, на шею повесил чернильницу — и в таком виде перебрался через русскую границу. По слухам, ученых людей в московском княжестве привечали особо. Слухи подтвердились — Генрих Штаден получил все сполна, включая двор в Москве, на реке Яузе. Как иноземца, сносно владевшего несколькими языками, Штадена зачислили в толмачи Посольского приказа. Положили жалование, наделили землей в Старицком уезде. В сытости и спокойствии потекла его жизнь. Видели бы покойные мать и отец, какую карьеру сделал их сын! Изредка от скуки Генрих являлся на учения царских стрельцов и развлекался стрельбой из пищали, демонстрируя отменные навыки. О том, что их он совершенствовал в русских землях, еще будучи лифляндским наемником, Генрих благоразумно умалчивал. Вскоре Штадена представили государю. Не успел минуть и год с поры, когда Генрих перебрался в Московию, как великий князь Иван создал свою личную, удивительную и страшную армию. Такие, как Штаден, были особо нужны. Оставив постылое толмачество при дворе, Генрих облачился в черные одежды и с воодушевлением запрыгнул в седло вороного коня. И потянулся за ним, где бы ни проскакал он среди таких же «комешников», как окрестили их в народе, кровавый след…