Вадим Чекунов - Тираны. Страх

Малюта встретился взглядом со стоявшим неподалеку Грязным. Васька, хоть и бледный от испуга, не удержался, на миг ухмыльнулся.

— Ну а вас, сучье племя, я с Божьей помощью сам — под корень! Довольно уже терпеть! Вытравлю саму мысль с литовцами да поляками лобызаться! Быть Новгороду землей русской навек или не быть ему вовсе!

Крестное двоеперстие царь сменил на костистый кулак. Им и грозил всей площади, устремляясь взглядом дальше — за церковные кресты и тесовые крыши хором, к Софийской стороне.

Тяжело дыша, с хрипом и посвистом, опустился в кресло. Замер — напряженный, с прямой спиной и выставленной вперед бородой, держа посох на отлете.

Раздетых бояр опричники, крепко схватив за локти, выстроили в ряд. Померкшие лица, обреченные взгляды. Прижатые к телу руки прикрывают срам.

— Что приуныли, изменнички? — подмигнул им Грязной и выжидательно глянул на Малюту.

Царский любимец обратился к Ивану:

— Прикажешь начинать, государь?

Иван величаво кивнул.

Грязной оживленно потер руки, повел плечами.

— Ох, и морозец задорный!.. Самое оно для мерзавцев будет!

Хлопнув в ладоши, Малюта коротко приказал:

— Делай!

Опричники, что держали бояр, поспешно отступили, но униженная знать и не думала разбегаться. Понуро ожидали они своей участи.

Языки студеной воды полетели из ведер и ушатов на раздетых бояр. От тех повалил пар, быстро растаявший в морозном воздухе. Люди вздрагивали, сводили плечи, трясли головами, перетаптывались, поджимали ноги.

— Глянь-ка — пляшут! — делано захохотал царь, вскинув брови. — Вот так в срамном виде и перед Жигимонтом плясать хотели? Были бы вам честь и слава на Руси, но не их вам надобно! А перед голоногими латинянами блохой скакать пожелали! Ну-ка, добавить им!

Омельян, подняв над головой бочку, накренил ее и прошелся вдоль ряда бояр, щедро поливая каждого.

— Так им, так им, предателям! — Иван в азарте притоптывал по помосту. — Один на колу руками машет, другие на снежку ногами пляшут!

Царь снова вскочил и погрозил посохом толпе горожан:

— И до вас черед дойдет! А пока смотрите, смотрите, что бывает, когда против веры идут!

Вой и плач с новой силой пронеслись над толпой. Дети не умолкали ни на миг, заходились криком.

Стуча посохом по промерзшему дереву, царь спустился с помоста.

Прошелся вдоль трясущихся и плачущих знатных новгородцев.

— Холодно вам? — спросил, дойдя до конца и резко развернувшись. — Мерзнете?

Бояре дрожали, не решаясь подать голоса. Лишь дерзкий Филипп Санычев кровяно отхаркнул в снег и прошипел ругательство.

— Назарка! — рыкнул Иван, выискивая глазами боярина Вотчинникова.

— Здесь я, государь, — срывающимся голосом ответил боярин со своего места..

Царь размашистым шагом подошел к нему.

— Снесешь Фильке башку — пощажу. Выкажи верность государю, тогда поживешь еще.

Вотчинников повернулся к старику, взглянул на него испуганно.

Санычев усмехнулся:

— Руби, Назарий Степаныч! Не робей, размягчи сердце государя усердием! Заслужи милость себе! Да как бы не обжечься на этой милости…

— Молчи, наглец! — ударил старика по непокрытой голове стоявший сзади Тимофей Багаев.

Санычев стиснул зубы, презрительно хмыкнул.

Малюта кое-как спустился с помоста. Подошел к государю. Прикрыв его собой, вынул из ножен саблю и протянул Вотчинникову.

Боярин нерешительно взял оружие. Посмотрел на отточенный изогнутый клинок.

— Ну?! — требовательно стукнул посохом царь.

Над площадью повисла тишина. Детям позажимали рты.

Даже вспугнутые Иваном с церковных крестов вороны вернулись на свои места и, казалось, замерли в ожидании.

Вотчинникову лишь на миг хватило встретить взгляд Ивана. Помертвев от ужаса, он завопил что было мочи, набираясь сил. Руки не слушались его. Кое-как замахнувшись, боярин рубанул стоявшего перед ним на коленях Санычева.

Тимофей Багаев едва успел отскочить от старика-боярина. Вотчинников промахнулся — попал по ключице, перешиб ее. Из глубокой сеченой раны по плечу и груди Санычева полилась кровь. Старик охнул, зажмурился, прикусил губу, но удержался и не упал.

— Гордый, — хмыкнул царь и обернулся к Малюте. — На Ваську Шибанова похож упрямством.

Скуратову послышалось в его голосе одобрение.

Шибанова, слугу князя-изменника Курбского, Малюта помнил прекрасно. Лично пытал его в каземате Тайницкой башни почти два дня без перерыва. Славный был парень, не отрекся от господина. И жаровню перенес, и «виску» многочасовую, и когда ребра нагретыми клещами перекусывать ему принялись — не сломился. Всем он полюбился в пытошной, хотя и не поддался. Жаль, мало таких людей в государстве, а если кто и есть, так почему-то на сторону врагов норовят переметнуться…

— Руби еще! — приказал царь трясущемуся Вотчинникову.

Тот взвизгнул по-бабьи и ударил Санычева снова, на этот раз взяв с испугу выше — сабля попала по голове, рассекла скулу и ухо. Старик снова охнул, глаза его наполнились слезами.

Царь побелел от ярости.

— Ничего не умеют делать! — взревел Иван. — Только крамольные письма в Польшу слать да свою мошну набивать!

Оттолкнув закрывавшего его Малюту, царь перехватил посох на манер копья и с силой ткнул острым концом, метя в шею.

— Червяк поганый!

Царский удар оказался не в пример ловчее боярских. Вотчинников выронил саблю и схватился за горло. Между пальцами показалась кровь. Бессмысленно глядя куда-то поверх головы царя, боярин сделал пару неверных шагов. Дальше уйти не успел — по знаку Малюты подскочил проворный Тимофей, поднял его саблю и смахнул незадачливую боярскую голову. Упала она в снег вместе с обрубками пальцев возле посеченного, но живого боярина-строптивца. Рухнуло и тело Назария, загребая ногами в агонии.

Царь брезгливо скривился. Посмотрел на жалких, посиневших от холода бояр.

— В голове, в голове измена гнездится! А нет головы — так и измены вроде как нет уже! Верно, сердешные?

Бояре понуро закивали.

Иван растянул губы в ехидной улыбке:

— Есть охотники заслужить царское прощение?

Один из несчастных, молодой боярин, встрепенулся. Стуча зубами, заговорил:

— Есть, государь! Есть тебе преданный слуга! Не ведаю, в чем грех мой перед тобой, но знаю одно — без причины ты гневаться не станешь! Искуплю!

Иван внимательно слушал.

— Как звать? — грозно спросил он, вглядываясь в лицо говорившего.

Боярин повалился ему в ноги. С двух сторон подскочили Федко и Тимофей с саблями на изготовку, но Иван поднял руку — не трогать.

— Рощин Никита, царь-батюшка! Пощади! Жена молодая, на сносях…

Иван пожал плечами:

— Мало, что ли, вас, изменников? Так вы еще и приплод свой тащите!

— Смилуйся, государь!