Вадим Чекунов - Тираны. Страх

— Смотри Машка, разлетится вся дичь! — неожиданно раздался голос Ивана возле самого уха.

Мария вздрогнула и обнаружила себя вновь рядом с мужем, на коне, посреди луга.

Чуть поодаль она увидела и Быкова, обеспокоенно смотревшего в небо. Сокольник был явно озадачен неожиданным поведением подопечной птицы.

— Засмотрелась? — понимающе прищурился Иван. — Не зевай! Сокол — птица серьезная!

Мария лишь фыркнула в ответ. Найдя взглядом сокола — тот, освободившись от непонятного ему контроля, уже проделал одну ставку, но неуспешно — лишь скользяще ударил крупного селезня и снова делал круг, набирая высоту, — Мария вновь подчинила его себе.

Иван, тронув коня, объехал вокруг замершей в седле Марии, внимательно рассматривая ее. Остановился напротив, заглянул в лицо, в яркие разноцветные глаза, устремленные мимо него в небесную высоту. Царь вспомнил, что так же замирала и смотрела ввысь, словно вознося молитву, кроткая Анастасия. А там, в синеве, кувыркался под самым солнцем веселый жаворонок. И с высоты его полета любовалась Анастасия широкими полями, сверкающим узором реки, кудрявыми рощами на раскинутых повсюду пологих холмах, маковками церквей, едва видных… А бывало, посреди лесной дороги, завидев среди ветей ловкую белку, упрашивала Ивана остановиться. Звонко смеясь, зажимала в ладони серебристую фигурку, заставляя белку скакать по ветвям, выплясывать затейливо. Не боясь, белка подбегала к коню Ивана, запрыгивала, цеплялась за попону, карабкалась выше и выше, пока не усаживалась на плечо царя, смешно распушив хвост.

Никогда и ни в чем Мария не походила на прежнюю жену Ивана. И в охотничьей потехе выбрала она себе под стать хищного ловчего. Выражение ее лица тоже было далеко от молитвенного или озорного — лишь жестокий азарт проступал в чертах.

Прямо над головой Ивана, едва не сбив с него шапку, стремглав пролетел селезень — вытянув шею, он отчаянно мельтешил крыльями, стараясь держаться ближе земли. Судя по всему, опытная птица хорошо знала соколиные повадки и слабости. У самой тверди соколу нападать опасно, промах грозит гибелью.

Сокольники напряженно следили за полетом утки и ее преследователя.

Царь не успел разглядеть, что за сокол решился на удар, — так быстро все произошло. Миг — и колыхнулось облачко перьев, полетело безглавое утиное тело вниз.

— Сильно вдарил! — возбужденно и с облегчением выкрикнул Быков. — Снес башку!

Дашка — теперь было видно, что это она, — не выпуская из когтей обрубок утиной шеи, на конце которой болталась раскрывшая широкий клюв голова, плавно опустилась на поднятую Марией перчатку.

Царица тяжело дышала, лицо ее порозовело, лоб покрылся мелкими каплями. Счастливо-безумным взглядом — Иван вдруг отметил, что такой же у нее бывает в спальной, когда она кричит, словно дикая кошка, — посмотрела на царя. Ликуя, Мария держала перед собой птицу, наблюдая, как та клюет добычу.

Помимо воли Иван вспомнил слова черкасского князя Темрюка, когда тот привез в Москву свою дочь. «Смотрите, как бы она ему шею не свернула!» — усмехнулся тогда невестин отец.

Отдышавшись и передав подбежавшему Быкову сокола, Мария подъехала к мужу поближе. Иван протянул руку.

— Не отдам! — решительно мотнула головой Мария. — Мой будет!

Не успел онемевший от такой дерзости царь протянуть руку к плети, как его конь дико всхрапнул, поднялся и заплясал на дыбах — Иван едва успел вцепиться в гриву, — опустился и тут же взметнул круп, явно норовя скинуть наездника под копыта.

— Стой, убьешь! — вскрикнул Иван Марии. — Перестань, дура!

Краем глаза он заметил, как бегут к ним со всех сторон слуги, завидя неладное.

— Стой, сучье отродье! — едва держась на коне, закричал царь.

Мария, хохоча, не унималась — царский аргамак свирепел с каждым мигом. Все тряслось и вертелось перед взором Ивана. Пальцы царя ослабили хватку, грива выскользнула из них. Вскрикнув, Иван полетел с седла.

Удар был весьма ощутимым — царь приложился всей спиной, так что небо померкло и будто колокол зазвенел в голове. Хорошо, что густая трава смягчила падение.

Мария соскочила с седла, подбежала, опережая царских людей, и склонилась над неподвижно лежавшим мужем:

— Не зашибся, муж мой, государь? Жив ли?

Найдя в себе силы, Иван сипло выдавил:

— Ты что же творишь…

Поцеловав его в лоб, Мария прошептала в ухо:

— Ты мне еще и про другие предметы все расскажешь. С отцовского Волка начнешь.

Иван выругался беззвучным шепотом и прикрыл глаза.

Обоз остановился.

Царь открыл глаза, поежился. Лес, сугробы, рваный войлок облаков да позднее зимнее солнце пустяшной монеткой прилепилось к небу.

Внизу, под холмом, у замерзшей реки, среди снегов и деревьев притаилась деревня. Зарылась поукромнее, как блоха в исподнее.

— Сосновка, как есть, — указал кнутом Малюта. — Там, где у Брюхана брательник-торгаш живет. Вон тот двор, как пить дать, его и будет, большой самый. Наторговал с крамольниками-то… Что прикажешь, государь?

Царь молча вглядывался в темные срубы. Над заснеженными кровлями плыл белесый слоистый дымок. Деревенские собаки, почуяв чужаков, подняли лай. Две бабы у длинной полыньи поставили на лед ведра и приложили ладони ко лбам.

Конь Малюты беспокойно переступил, мотнул головой и прянул ушами. Малюта уже понял, в чем причина. Осторожно глянул в сторону саней, чтобы убедиться в догадке.

Так и есть.

Правую рукавицу государь скинул и положил ладонь на вершину посоха. Лицо его побледнело. Словно в тяжелом раздумье царь поглаживал набалдашник с хищно блестящей фигуркой Волка — теперь она была четко видна. Губы Ивана сжались. Застывший взор был направлен в сторону деревеньки. Брови тяжело сошлись над переносицей, космато нависли над глазами, пряча их. Но Малюта знал — они сейчас стали точно изумруд и сапфир с царского посох а. Буйной зеленой яростью и стылой смертной синевой сквозил взор великого государя. Горе тем, на кого он п адет.

Собаки неожиданно сбились с голоса. Лай притих, перешел в скулеж. Завыла одна, следом вторая… Мелькнули испуганные бородатые лица на крыльце зажиточного дома. Бабы, позабыв о ведрах, торопливо взбирались по обледенелому откосу берега.

Царское войско замерло в ожидании.

— Дюжину послать, остальные тут подождут, — сквозь стиснутые зубы произнес наконец царь.

Больше не проронил ни слова. Лишь крепче сжал свой посох.

Но и этого было достаточно.

С полуслова понимать, чего желает государь, — обязанность слуг.

— Гойда! — молодым голосом крикнул Васька Грязной.

— Гойда! — густым ревом ответила братия.

В пляске взвихренного снега помчались по склону холма черные всадники, гикая и свистя.