В. Бирюк - Косьбище

Когда хвост первый раз ложится на спину — он её рассекает. Такая веерообразная насечка получается. На глубину «до кости». Следующий удар ложится под углом и смещением к предыдущему. С небольшим. И превращает незамкнутые «перья» предыдущего веера во множество замкнутых многоугольников различной площади и угольности. В стереометрии — конусообразные призмы. А как ещё назвать такую нарезку человеческого тела? Самые маленькие кусочки теряют связь с основным массивом и отлетают в стороны. Либо в момент насечки, когда по наказуемому идет мышечное сокращение и гидравлический удар, либо при вытягивании кнута, когда волосы хвоста трением вытягивают их за собой.

Очень… интересная цветовая гамма: белая кожа, под ней, тоже белого цвета, но другого оттенка, желтоватого, человеческое сало. Потом красное мясо. Иногда с сахарным кусочком отколотой кости. И все это обильно покрыто кровью. Тоже красной, но более тёмного, чем мясо, оттенка.

Вроде бы закрепили мужика жёстко — в натяг. Но после каждого удара он вытягивается. Как-то сам по себе длиннее становится. И прогибается вглубь этой конструкции. Под таким углом нормальный потяг с использованием узелков на теле кнута — не получается. Столбы мешают. Но Ноготку и хвоста хватало.

Что хорошо — кузнец заткнулся сразу после первого удара. А на девятом Ноготок как-то хитро подкрутил кнут в воздухе. Получилась что-то вроде жгута. Я такую функцию в некоторых графических редакторах видел. Но там-то виртуал — что хочешь нарисовать можно. А здесь реальный конский хвост — из веера свернулся в жгут и этим лёг на поясницу. Со сверхзвуковым щелчком. Какого-то сильного хруста не было. Так… ветка сосновая. И особенных каких-то криков или там дерганий. Как висел на руках в раскорячку, так и остался.

А Ноготок вытер, точнее — отжал кнут рукавицей, собрал его и встал передо мной на колени, кнут мне подаёт на вытянутых руках:

– Прости, господине. Моя вина, моя ошибка. Ты велел мне кузнеца наказать, кнутом посечь. Я же, по неразумности да бездельности своей, с кнутом не совладал и забил кузнеца до смерти. Прости меня, господине. Вот кнут мой, секи меня, как на то воля твоя будет.

Вот так-то. Смертная казнь «Правдой» не предусмотрена. Головы рубить мятежникам — нормально, утопить человека в ходе судебного процесса — нормально, зарезать в порядке кровной мести — законно. Но смертной казни — нет. Забить до смерти — только по ошибке, только несчастный случай. И исполнитель приговора является виноватым в… «в неполном служебном соответствии». Подлежит наказанию. Ну и чего делать? Хорошо, всунулся Николай. Губа разбита, но говорит внятно:

– Ты кнут-то возьми. Да легонько по спине ударь. Чуть-чуть, для вида. И скажи вроде: «На все воля божья, грех свой отмоли, ошибку прощаю. Иди с богом»

Кого мы там ругаем за двойную мораль?! «Святая Русь» — страна лицемеров! Ритуальные тексты, ритуальные пляски, ритуальные запреты. И очень реальные казни. Не исполнил ритуал, и все вокруг начинают дёргаться: «А чего это он имел в виду?». А я что имею, то и введу. Это был мой приказ и ругать мастера, за то, что он моё решение правильно исполнил — не буду. Прятаться за чужую спину… мерзковато это как-то. Взвалить свою вину, тяжесть уголовного деяния на подневольного, на подчинённого… Подленькие здесь обычаи… На этой… «Святой Руси».

И не только вину переложить, но и тяжесть греха. Смертного греха. Первая заповедь: «Не убий». Господин сам велел убить и тут же — «стрелки перевёл»? Они что, бога за фраера держат?! За лоха слепо-глухого?! Или в «Преступлении и наказании» надо топор в каторгу сажать? А Раскольников — так, рядом постоял, за рукоять подержался? Предки…

– Ты своё дело сделал, Ноготок. Иди с миром.

Носилок нет, кузнеца тащить в баню не на чем. Ну и ладно — пусть повесит, «завтра докуём». Уже светает, народ начинает расходиться. Завтра уже настало, вроде бы пора на покос. Можно было бы и выходить. Но — куда? Места я здесь знаю плохо. С какого места лучше начать — не понятно.

Но ночь ещё не кончилась, приключения продолжаются: со стороны женской половины — крик.

«Маразм крепчает», «шизуха косит наши ряды»: на крыльцо женской половины вылетает Марьяша. Мало того, что в одной своей короткой сорочке, так ещё простоволосая и коса распущена. В таком виде и перед всей дворней усадебной… Полный позор, распутство и утрата уважения общества. Вопит в совершенно животном ужасе, бежит к воротам, придерживая обеими руками свои, столь живописные и столь недавно и хорошо мне знакомые, груди. И спотыкается. Лицом в землю, задница кверху, рубашонка задирается — от света двух хорошеньких белых ягодиц во дворе становиться светлее. Следом из дверей выскакивает Ольбег. С моей шашкой наперевес. Тоже воет. Судя по тексту — что-то матерное, судя по тональности — плач сильно обиженного ребёнка. Подбегает к Марьяше и… останавливается. А та как страус — в землю лицо спрятала и скулит. Ольбег постоял пару секунд, поглядел на эту… белую дрожащую задницу своей матери, потом начал шашку для удара поднимать.

Как только начался крик, я инстинктивно сделал несколько шагов к Марьяше навстречу. Когда Ольбег выскочил — ещё пару. И ещё несколько он сам сделал — как-то рубить задницу… да ещё вдоль… Когда он возле её головы встал и снова начал шашку подымать… У меня в руках кнут остался — вот я им и махнул. Навыка у меня никакого нет — ни палаческого, ни просто пастушеского. Но попал — кнут обернулся вокруг руки этого юного шашиста. Ну а уж дёрнуть… На моей шашке нет петли, чтобы на кисть одеть — поленился я, не успел сделать. А на шашках вообще — нет гарды. Так что удержать её не просто. Ольбег не удержал. И она полетела. Как поётся в советских «Трёх мушкетёрах»:

«В грудь влетающий металл».

Конкретно: в мою единственную и любимую грудь. Но не шпага, а такой… хорошо точеный кусок стали подросткового размера. Чисто автоматом успел уклониться, присесть.

– Ты чего? Cдурел?!

Ольбег смотрит на меня и будто не узнает. Потом выражение лица меняется. Узнал. Продолжает смотреть, но уже как на врага.

– Ты! Ты её… Ты с ней… Я сам видел! Ты… ты мне не вуй!

Тут Марьяша начинает шевелиться. Ползёт к сыночку на коленях, руки свои белые, голые тянет:

– Сыночек! Ольбежка, кровинушка…

Ух как он ей врезал! Как в футболе. Пыром. В подбородок. С разворотом и плачем. А потом просто кинулся и начал её молотить кулаками. По голове, по плечам, по… куда попало. И орёт. Все слова, которые знает на эту тему. Словарный запас у ребёночка — обширный. По части описания женщин свободного поведения — в частности.

Но что интересно, «блядка» или производные — не звучит. Ну понятно, вплоть до протопопа Авакума, до его обличительных писем, слово не имело смысла оскорбительного. Только нейтрально-описательный. Скорее даже с позитивным оттенком, типа «вертихвостка». Но и без Авакума этого… мальчик много чего знает. «Сучка в течке» — так, проходной момент.