В. Бирюк - Парикмахерия

– Эта… вот… да!

После чего смело отхлебнул. Потом подумал, ткнул кружкой куда-то вверх и обосновал:

– Крыша! Ну!

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: а и правда — звезды сквозь поварню не видны. Так эти… пьяные долбодятлы… перевели два десятка приличных сухих брёвен на крышу поварни?! Да, тесовая крыша — это круто. Это, конечно, признак богатства, процветания и, где-то, даже вятшести. Но два десятка добрых брёвен…

– Вот только охлупень не поставили. Не сыскался.

Кто у них не сыскался?! Ах да, охлупень. Ну, тогда всё понятно. Как же без него, без охлупеня? Или без неё? Ёкарный бабай! Даже спросить прямо нельзя — незамедлительный и существенный урон авторитету «предводителю угрянских команчей». Вождь должен всё знать и на всё иметь готовый ответ. Или хотя бы — вид сделать. Придётся выяснять про охлупень как-то косвенно, как-то иносказательно.

– Ну, тогда — выпьем.

Народ, испугавшийся, было, моей непонятливости насчёт крыши, которая (непонятливость) была воспринята как гнев господский «психа мутного», почувствовал себя прощённым, расслабился и устремился. Естественно — к столу. Кружку с пивом я у Ивашки по дороге отобрал. Кулеша нам с Суханом навалили полную миску. Правда, как здесь и принято — одну на двоих. Набивая брюхо чем-то там с дымком, и прихлёбывая пивко жиденькое, я благосклонно принимал отчёт о проделанной работе.

Прежде всего, начальственный вопрос:

– Ну, так чего там у вас с этим… с как его… с охлупенью вашей?

Поток последовавших междометий, объяснений и взаимных оскорблений позволил существенно расширить собственные познания в деревянном зодчестве. Впрочем, слово это — «зодчество» в сочетании со словом «деревянный» воспринимается местными как полная бессмыслица. Типа «сапоги всмятку». В этом древнерусском понимании — «зодчий» — это гончар, каменщик, кирпичник. Занятие называется — «зьдати», результат деятельности — «здание».

А деревянные строения, как и стога сена, либо ставят, либо смётывают. Ещё говорят: «рубят». Но отнюдь не «зьдят». Столь озадачивший меня «охлупень» — это просто бревно с выбранным снизу пазом, которое накрывает верхний стык тесин деревянной кровли. Комлём оно выводится на фасад дома, и часто этот комель вырезается в виде птицы, или зверя, или конской головы. Отсюда другое название этого бревна — «конёк». Концовка известной, ещё советской, экранизации «Понедельник начинается в субботу», содержит реализацию мечты одного из персонажей: «я буду в этом здании на коне». Вот на охлупене с конской головой он и оказывается.

А остались мы не охлупленные (или охлупененные?) из-за появления в команде второго плотника. В какой-то момент два мастера деревоповала и щепадёра — Чимахай и Звяга — сошлись у одного бревна. И начали тесать его с двух сторон. С, как потом выяснилось, разными целями. Что именно каждый из них имел в виду, я так и не понял, но общий результат коллективной деятельности состоял в куче щепок. Поскольку, по «всемирному закону подлости», бревно было последним, то и… «охлупень не сыскался».

Наблюдая за постепенно увеличивающейся загруженностью мужиков алкоголем, я сообразил, что вижу некоторую неправильность.

– Ивашко! Где Хотен с Филькой и его бабой?

– Дык… Как ты сказал, господине, так и сделали. Как Звяга коней с Рябиновки привёл, так я этих и погнал. Ну. Филька-то без своей кобылы ни в какую… А так мы на неё ещё и мёртвого Пердуна нагрузили. Пованивает, однако. Филька клялся — нынче же закопают.

Наконец-то! Дотащат, не обломаются. Там, вроде, и могила выкопана. Гроба нет, ну пусть так, в рубахе положат. Всё едино — попа-то нет, некому за правильностью блюсть. Поп приедет, над холмиком молебнов отмолотит. А что там… То ли «макинтош деревянный», то ли рубаха льняная…

– А Макуху-вирника привезли?

– Дык… привезли. В сарае лежит. Вместе с Кудряшком и бабой. Мужики сперва хотели его сюда. Дескать, на поварне ему удобнее. Но я так смекаю, что если ты его в родник с мёртвой водой окунать будешь, то… — всё едино.

– Понятно. А чего здесь Звяга делает? Почему он назад в Рябиновку не идёт?

Ивашка как-то замялся, кинул вопросительный взгляд на спорившего о чём-то с мужиками Звягу. Тот, видимо услышав своё имя, повернулся к нам, рыгнул, вежливо прикрыв рот, и… рухнул передо мной на колени. Ё! Ой! Когда такая туша рушится в ноги — основное инстинктивное желание — чтоб не задавило. И не оглушило. Потому как орёт оно… как турбины Ту-22М при отрыве от ВПП. Ну, чуть тише.

– Господине! Заступник наш и благодетель! Воитель ярый и славный! Победитель и истребитель! Погани лесной и болотной! За веру православную ревнитель! Сирых и малых защититель! Аки святой Георгий! На дракона огнедышащего! Воздвигся ты! И рухнули заговоры колдовские! И… и чертоги премерзостные. Свет очей моих…

– Ага. И сера ушей моих. Вы что, все вместе сочиняли? Звяга, ты сколько раз текст повторял, пока запомнил?

– Эта… Ну… И воздел ты десницу свою! Подобную молнии небесной…

– Стоять! Молчать! Николай, твоя работа?

– Так я только помочь. Он чуть не на коленях просит — помогите. А я что, я ничего, чего вспомнилось…

– Кто-нибудь! Можно рассказать мне просто, по делу — что случилось?

– Дык… выгнали дурака. Вот он и просится.

Мне пришлось ещё трижды прерывать литературно аранжированные монологи присутствующих. Всё-таки, чувствуется влияние Николая — такая несколько восточная цветистость. «Восток — дело тонкое, Петруха». Наше тоже… цветистое. Но с самоуничижением и обязательно с «гробовым» оттенком.

Мономах, к примеру, начинал письмо к своему противнику по очередной междукняжеской разборке очень выразительно и иносказательно: «О я, многострадальный и печальный! Много борешься, душа, с сердцем и одолеваешь сердце мое; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед страшным судьею, не покаявшись и не помирившись между собою». Это — про размежевание феодальных владений, и обмен заложниками из числа захваченного гражданского населения.

«Дураком просящим» в нашем случае был Звяга. «Запад рождает дураков каждую секунду, но Нью-Йорк мечет их просто как икру». Добавлю от себя: только наша Отчизна производит дурней в промышленно значимых масштабах. Или они нам лучше видны?

Понятно, что моя бурная дискуссия с батюшкой родненьким в «цапленутом гнездовье» — не прошла незамеченной. Включая разбитый нос, потрёпанную моей детской ручонкой бороду, и специфическое влезание на коня вверх ногами. Понятно, что «унижение спасением» всеми было замечено и отмечено. Но зачем же это акустически воспроизводить? Да ещё — живописать?

Я, честно говоря, махая косой, представлял себе в роли «Наш репортёр на месте событий» — Любаву. И заранее грустил по поводу последствий. У той-то точно: ни глушилки, ни соображалки. Зря грустил — в лауреаты местного «Тэфи» устремился Звяга. Собирая бедного вирника к месту экстрасенсорного лечения, он поделился с остальной дворней подробностями. Включая «на камне — торчало, у торчалы — мочало». Кто именно был «торчалом», и что именно — «мочалом» было разъяснено с волнующими и душещипающими подробностями.