В. Бирюк - Шантаж

Плахи, скособочившись, съехали вслед за ним. По глазам ударила резкая вонь — ни дышать, ни даже смотреть — невозможно. Торчащие наружу ноги в сапогах несколько раз дёрнулись. Обычно человек без воздуха ещё живёт минуты три. Хоть при утоплении, хоть при удушении. Но здесь всё происходило быстрее. Концентрированное выражение пищеварения хомосапиенсов — очень ядовитая среда.

Как… забавно. Жил себе человечек, никого сильно не трогал, присматривал за соседями на всякий случай. Меньше месяца назад какой-то невесть откуда взявшийся сопляк прокукарекал чего-то своему проводнику. Типа: припасы мои возьми. Да какие у пришлого бродяги-недомерки «мои припасы»! Управитель просто проявил хозяйственность. «Пусть полежит, потом разберёмся». А сопляк-то оказался психом — клиночек, такой же недоделанный, вытащил. И вот, из ничего, из нормальной хозяйственности, стремления к порядку и экономности управителя и из наглости вздорного лысого сопляка-бродяжки, возникли «взаимно неприязненные отношения». Да плевать управителю на «отношения» какого-то приблудного недоросля! И «прогрессору» с заоблачных вершин 21 века — тоже плевать. Мы и не пересекались. «Но осадок остался». И, когда меня вышибли из Рябиновки, Доман не соблаговолил дать лошадей. Ну просто — «не хочу». Морда мне твоя не травится, воспитан плохо. Опять же — разбазаривание и растранжиривание. А «лысый сопляк» в ответ «наехал больно». Пошла эскалация неприязни. Вот подвернулся случай прижать гадского мальчишку уже серьёзно — Доман пришёл с доносом в Елно. А посадник вывернул всё на Акима. И у Акима сожжены железом руки. Очередной этап эскалации «взаимно неприязненных отношений». Только что «вша бледная» позволила себе пнуть в задницу взрослого мужчину, «мужа доброго». Да за одно это — уши оборвать и шкуру со спины спустить! А потом на хлеб, на воду, в покаяние. Тяжёлый труд и плетей до вразумления. Пока ручку благостно целовать на коленях не будет, за каждый удар — благодарить. Чтобы всякое безусое, безбородое себе такое позволяло… Куда катится мир!

Туда, Доман, туда. В ту самую яму, куда ты и нырнул. И единственное, о чем я жалею, что позволил существовать вот этой цепочке эскалации. Если бы я мог совместить начало и конец этой цепи, то Аким бы был целым.

Вот, Ванёк, мотай на ус. Неприязненные отношения не исправляются, а эскалируются. Этот процесс сопровождается тяжкими телесными повреждениями близких тебе людей. Хочешь сохранить своих — бей всякого «недоброжелателя» сразу и насмерть. Не жди, пока он всю свою мерзость и пакость проявит, пока вред существенный и очевидный принесёт. Тебе таких в суд не тащить. Здесь не героический роман-эпопея, где нужно эффектно наказать «закоренелого злодея» — здесь жизнь, где эффективнее не дать злодею «закоренеть».

«Если враг не сдаётся — его уничтожают». Какой безграничный гуманизм, человеколюбие и свобода выбора! Сдаётся — не сдаётся…. Чётче надо, короче, отчётливее. «Если враг — его уничтожают». Хорошо бы — ещё до боя.

Наконец и подмётки сапог Домана залила жижа. Пару секунд на поверхности этого… всего — стояли два маленьких озерца. Из этого всего. Потом равновесие в толще… массы сместилось, тело, видимо, провалилось вглубь. Всё это не то чавкнуло, не то хрюкнуло. Вонь стала совершенно невыносимой. Мы выскочили на воздух.

— Значит, мы его поймали, а он по нужде захотел. А тут, стало быть, доски-то того. А мы и не сообразили.

— Молодец, Ивашко. Всё правильно излагаешь. Именно так и было. Только не «поймали», а пригласили поговорить. Он же управитель, а в Рябиновке с супонями и чересседельниками непорядок — старший конюх недавно жаловался.

Я человек не злой и не мстительный. Разве что — пришибу и дальше пойду. Пошли отсюда, а то дышать нечем.

Только вернулись на двор — снова крик:

— Вирник Спиридон! Господин Спиридон! Он лампу золотую украл!

На крылечко выскакивает Николай с вцепившимся в него «лохошонком». Тут же из-за угла вырисовывается Спиридон. И ничего не делает. Стоит и на меня смотрит. Спокуха, Спирька. Мы по мелкоте не работаем.

— Николай, это наша лампа?

— Нет. Но…

— Она золотая?

— Да ты што! Бронзяк сурожский…

— Ну так и оставь её добрым людям. Видишь же — Спиридону она дорога. Как память о тяжёлом и голодном детстве. Все, мужики, Акима — на телегу. Майно — туда же. Серия вторая — «возвращение упрямого». Поехали.

…

У дедова знакомца и правда — усадьба большая, а насельников мало. Только разгрузились — у нашего «водителя кобылы» соображалка проснулась:

— А кто мне за извоз заплатит?

Что-то я сегодня не в настроении. Прогрессировать рыночные отношения в части извозчицкого промысла…, регулировать тарифы грузопассажирских перевозок в условиях «Святой Руси»… За извоз заплатил Ивашко. Кулаком в ухо. Пока посадский поднимался, да пыль дворовую выплёвывал, я предложил ещё получить. Авансом за следующую ходку — надо мужичков к лодейке нашей отвезти — переставить её ближе. Сам — бегом к Акиму:

— Ваня, Ванечка. Плохо мне. Горю я. В глазах темнеет. Попа позови. Исповедоваться бы мне. И вот ещё что… Как помру — моих-то не брось. Им же кроме как на тебя надеяться не на кого. Помоги им, христом-богом прошу.

Твою мать! А у деда и в самом деле под сорок. Блин! И рвёт его. Он что, какую-то желудочно-кишечную в этом застенке подхватил? Что здесь зеков гнильём кормят… Или это болевой шок так действует? Вроде поздно уже, сколько времени после пытки прошло. Так, мать вашу, чего делать-то?! Делать-то чего?!!

— Сухан, ведро воды из колодца. Бегом! Ивашко, сыскать лучшего здешнего лекаря. Быстро! За ценой не постоим, будет мявкать — бей в морду. И тащи сюда. Хоть за шиворот! Николай, попа мне. Дед исповеди просит. Ну! Ноготок, здешнего хозяина — ко мне. Чарджи — к воротом. Лишние будут соваться — бей.

— Я об русские морды руки марать не буду.

— Ты! Ты будешь делать всё, что я велю! Или сдохнешь! Только… я ведь не сказал: «бей кулаком в морду». Или забыл — на каком боку у тебя сабля?

Чарджи несколько изумлённо посмотрел на меня, потом на эфес сабли на левом бедре, потом на ворота. Не надо думать, что на «Святой Руси» вот так запросто можно резать людей в городе. Есть суд, есть стража. Есть население, почти поголовно вооружённое. Или — мгновенно вооружающееся. Ножами, топорами, дубьём…

Но «здесь и сейчас» — безвластие. Посадник — мёртв, тысяцкий — мёртв, стража — патрулирует город. В ожидании эксцессов. Ну, Россия же, «твою маман»! А я снова в панике: вот как ломанётся сюда толпа в несколько десятков придурков…

Почему «придурков»? — Потому, что я их не понимаю! Потому что не знаю, как будет вести себя толпа здешних гражданских! Не просекаю ситуацию. На чьём дворе мы стоим? Как у него с соседями? Кто-то лишнюю кружечку бражки примет, да вон на тот сарай с соломенной крышей горсть углей кинет. Ну, просто так, для забавы. Просто «акт вандализма» — а как оно будет когда «бздынь»? И куда я тогда с Акимом? Который сейчас как хорошая водка — сорокаградусный. Третья волна паники с последнего заката. Или уже четвёртая? Какой дурак сказал, что на «Святой Руси» жили тихо и благостно?!