Сергей Арсеньев - Пионер Советского Союза

Как там Мюллер Сашку искал, я не знаю. Выпустила его на улицу, а потом и близко не подходила. Не хватало ещё светиться рядом с каким-то подозрительным мужиком. С меня и так уже в полиции отпечатки пальцев сняли. Знаю только, что в тот же день, когда я выпустила Мюллера, стая Гейдара прекратила своё существование. Об этом только и разговоров было в школе на следующий день. Трупов, кажется, не было, но сам Гейдар и старшие из его шестёрок оказались в больнице. Похоже, расследование Мюллер начал в самых лучших традициях гестапо, подкупом там и близко не пахло. Что ж, он профессионал в этом вопросе, ему виднее.

Где Мюллер у нас ночевал я не знаю, документов-то не было у него никаких. Зато были деньги, было золото, и даже пистолет был. Значит, с помощью чего-то из этого набора койку на ночь он себе где-то надыбал. А вечером второго дня, как я уже говорила, главный гестаповец доложил мне, что поиски завершены, он возвращается.

Как я ждала, как я ждала его! Сашка, ну!!

Только Мюллер вернулся один, без Сашки. Вернулся, достал из внутреннего кармана куртки пару сложенных листов бумаги и молча протянул мне. Одним листом оказалась ксерокопия написанной от руки объяснительной записки. Написана она была на типографском бланке какого-то центра охраны материнства и детства «Расправь крылья», действовавшего под патронажем непонятной «Ассоциации Планирования Семьи». Сухим казённым языком в записке сообщалось, что воспитанник Александр (фамилия неизвестна) вследствие несчастного случая поскользнулся на лестнице, потерял равновесие и упал, получив при падении травмы, несовместимые с жизнью.

А вторым листом из тех, что принёс Мюллер, вторым листом была ксерокопия официального свидетельства о смерти Сашки.

Мой брат умер…

(а в это время в замке у шефа)

[22.09.1940, 16:44 (мск). Москва, Кремль, совещание в кабинете товарища Сталина]

— … А что по этому вопросу нам может сказать товарищ Молотов?

Под взглядом Сталина советский нарком иностранных дел рывком поднялся со своего стула, прокашлялся и начал:

— Товарищ Сталин, в возглавляемом мной наркомате существует как минимум…

Дверь в кабинет приоткрывается и в неё заглядывает Поскрёбышев, который перебивает Молотова словами:

— Вячеслав Михайлович, я прошу прощения. Товарищ Сталин, срочный звонок из ЦК Белоруссии, Пономаренко на проводе.

Сталин удивлённо поднимает брови, но всё же кивает Поскрёбышеву: «Давай». Несколько секунд спустя на столе генсека ожил один из телефонов, Сталин немедленно поднял трубку:

— Сталин… да, слушаю… и что?.. дальше… Пантелеймон Кондратьевич, а ты уверен, что об этом нужно докладывать секретарю ЦК? Да ещё и срочно! Вы чем там вообще занимаетесь? Жопу подтирать — тоже команду из Москвы ждать будешь?! Да ты… ну ладно, слушаю, что ещё скажешь?.. Кто?! Не может быть… Проверили?.. Точно проверили?.. Точно или ТОЧНО?.. Хорошо, жди, молодец, что позвонил. Пока ничего не предпринимай, просто жди. Не отходи от телефона.

Сталин аккуратно кладёт трубку на рычаг телефонного аппарата, достаёт из пачки пару папирос «Герцеговина флор», раздёргивает их и принимается неспешно набивать трубку. В кабинете полная тишина, Молотов всё также стоит возле своего места. Наконец, трубка набита, Сталин зажигает её, выпускает в воздух клуб сизого дыма, поднимается на ноги и неторопливо идёт по паркету вдоль ряда стульев. Минуту спустя он говорит куда-то в пространство:

— Пономаренко звонил, у него там ЧП. Германский истребитель нарушил государственную границу СССР, перелетел к нам и совершил посадку на военном аэродроме вблизи города Кобрин. Самолёт исправен, пилот взят под стражу аэродромной охраной, сопротивления он не оказывал.

Тишина. Ещё клуб дыма в воздух.

— Случай, конечно, неординарный, но в ЦК о нём действительно можно было бы и не докладывать. Если бы не одно обстоятельство.

Тишина. Мягкие шаги по паркету.

— Если бы не фамилия пилота. Этот истребитель-нарушитель пилотировал не кто иной, как сам Гесс.

— Кто?! — не выдерживает Молотов.

— Заместитель Гитлера по партии, рейхсляйтер Рудольф Гесс…

— … Ну как, тебе понравилось? — спрашивает меня Анна Степановна, выключив с помощью пульта проигрыватель, а затем и телевизор.

— Песня как песня, — пожимаю я плечами. — Мелодия красивая.

— А слова? Что по поводу слов скажешь?

— А что слова? Я этот язык не знаю, не понял ничего.

— Там ведь титры были русские.

— Это перевод, это не то. Там даже не в рифму перевели, так не интересно.

— Но смысл песни-то ведь понятен и с таким переводом. Или не понятен?

— Отчего же? Понятен, конечно.

— И как ты это можешь прокомментировать?

— Да никак! Просто житейская песня о том, как живёт мальчишка.

— То есть, с твоей точки зрения он живёт нормально?

— Наверное. Обут, одет, вымыт, выглядит сытым и довольным, чего ещё надо?

— И ты ничего странного не нашёл в нём?

— Нет. С виду парень как парень. А что с ним не так? Хвост, что ли, растёт?

— Конечно нет, Саша, конечно нет. Кстати, а как твоя рука? Болит?

— Ага, есть немного. Иногда побаливает.

— Ничего, скоро пройдёт, потерпи ещё немного. Теперь у тебя будут самые лучшие лекарства, какие только можно купить за деньги, ты очень быстро поправишься.

— Самые лучшие лекарства? Они дорогие, наверное, с чего такая щедрость?

— У тебя теперь всё будет только самое лучшее, Саша, и лекарства, и одежда и вообще всё. Тебе невероятно повезло, Сашенька. И у меня для тебя есть две новости: хорошая и… очень хорошая!..

Ох, ёлки-моталки, упасть-не-встать. Куда ж это я вляпался-то? Анна Степановна ушла, оставив меня одного в комнате и заперев дверь на ключ. Чтобы, значит, не убежал я. Ага, попробуй тут убеги! Мне ведь даже неизвестно, где я нахожусь, знаю только, что не слишком далеко от Москвы, так как везли меня сюда на автомобиле всего около двух часов. Больше же ничего не знаю, даже не знаю, на севере от меня сейчас Москва или на юге. А может и на западе, кто его знает, везли-то меня в закрытом кузове, окон там не было.

Здесь же, в том месте, куда привезли меня, из окон (кстати, абсолютно все окна в здании с решётками, ещё и поэтому не убежать), в этом месте из окон видна лишь огороженная глухим высоким забором территория и лес за тем забором, кроме леса не видно ничего.

Я встал с кресла, подошёл к окну и убедился, что и тут тоже всё точно так же. Конечно, решётка совсем не тюремная, не «небо в клеточку», решётка очень даже красивая, изящная, в белый цвет выкрашена. В нижней её части прутья изогнуты в виде какого-то цветочка, а сверху… наверное, это солнышко пытались сделать. Только всё равно это решётка, пусть даже с цветочком и с солнышком, не пролезть никому крупнее кошки. А за решёткой такой же унылый серый забор, какой и из спальни виден, да лес еловый за забором. Хороший забор, высокий, перелезть нечего и думать. Нет, если бы там поверху забора колючей проволоки не было бы, то в здоровом виде я бы ещё попробовал как-то перелезть. Но проволока там есть, развешана так, что с той стороны забора её, наверное, не видно, но с этой стороны она видна замечательно. А у меня, к тому же, правая рука сломана, в гипсе на перевязи висит. Так что без шансов, не перелезть мне такой забор ни за что, даже если из здания как-то и выберусь.