Георгий Юленков - Степной рассвет

Утром для совместного нанесения удара, на аэродром особой эскадрильи перелетели шесть пушечных истребителей И-16, которые двумя днями раньше успели сделать свои первые вылеты на штурмовку японских частей. Вообще-то их было семь, но в недавнем вылете один из них был сильно поврежден огнем ПВО и разбился при посадке. После этой потери, Смушкевич решил свести все пушечные истребители в одной авиачасти. Как ни терзала командующего советско-монгольской авиации досада на особый статус пограничного авиаподразделения, но будучи профессионалом своего дела, он понимал, что в руках Горелкина эта сила достигнет большего. Да и потерь постарается избежать. А в Москву по ВЧ ушел запрос на срочную отправку в Монголию еще пары эскадрилий пушечных истребителей И-16 тип 17.

В районе переправы десантники надежно захватили предмостные и замостные укрепления и организовали сильные оборонительные позиции. Судя по тому, что видела Павла, кроме своих пушек, они сумели использовать несколько японских полевых орудий и зениток. И пулеметами их позиции были довольно густо утыканы. Подарки для японцев закончились…

Киношное начальство оглядело новый авиареквизит и впечатлилось. Вид всех трех У-2 был зловещим. Их моторы были частично закрыты дюралевыми капотами. На верхнем крыле и над капотом мотора торчали пулеметы. А худой фюзеляж со срезанным фанерным гаргротом выглядел вульгарно обнаженным. В то же время диковинные треугольные элероны с зубчатой кромкой и такие же хвостовые рули смотрелись брутально и хищно. Закрытое заднее сиденье одного из самолетов недвусмысленно намекало на его агрессивное истребительное назначение. Второй был предназначен для кинооператора. Третий изуродованный У-2 был снабжен мотором Рено-Бенгали и судя по фальшивым стойкам и подкосам коробки крыльев должен был изображать германские «Альбатросы».

— Внимание, технический персонал, аппарату номер семь, запускайте двигатели!

На фоне этих агрессоров следующий аппарат был ужасен по-своему. Из оригинального трехстоечного биплана конструкции Бендуковича, только что переданного в опытную эксплуатацию в сельскохозяйственном, грузовом и санитарном вариантах, безжалостные руки техников-костюмеров соорудили легенду эпохи. В этом четырехстоечном с подкосами к верхнему крылу бомбардировщике невозможно было теперь узнать детище его создателя. Зато в нем удалось возродить фамильные черты эпохального изобретения Игоря Сикорского. Вместо двигателя МГ-31 в носовой части быта полностью застекленная мелкими стеклышками кабина. На крыльях без капотов выставлены в ряд четыре мотора ГАЗ-М1-Авиа. Вместо одиночного киля с вертикальным рулем, поставлены два квадратных по бокам такого же квадратного стабилизатора. Со всех сторон из самолета торчали муляжи пулеметных стволов. Хорошо, что исходный самолет был новый и очень прочный, иначе такого издевательства эта конструкция могла бы и не выдержать. Следующим уродцем был, судя по всему «Моран-Парасоль», переделанный из какой-то авиетки. Ну а замыкали этот парад чудовищ еще два знаковых для отечественной авиации аппарата. Каким образом, всего за какой-то месяц авиатехникам удалось, непонятно из какого хлама, сделать "этажерку", напоминающую по схеме «Фарман», оставалось загадкой. И тем не менее они это сделали. Последним же оказался вытащенный из какого-то музея почти полностью аутентичный «Ньюпор-11» с замененным на М-11 мотором. В общем, этот летный цирк был разнообразен и притягателен своим варварским шармом. По счастью, на этом аэродроме не оказалось гидросамолетов. Они не обладали колесами, и поэтому оба летающих образца древних М-24 Григоровича остались в палатках на берегу озера.

Пилоты в пробковых шлемах с "маузерами" в деревянных кобурах тоже смотрелись весьма живописно, хоть и откровенно не блистали аристократическими манерами.

— Внимание на площадке! Сейчас будем снимать три сцены Брусиловского прорыва. Где пилот «Ильи Муромца»?! Товарищ Сергеев, немедленно подойдите к аппарату!

Прочий люд на площадке также оказался совсем не чужд пониманию прекрасного. Деловая суета, то и дело перемежалась дискуссиями энтузиастов.

— Сань, слушай. А что с этими аппаратами потом будет?

— Хм. Что будет? Да в нормальный вид их приведут, а то и вовсе на разборку.

— Зачем?! Это ж такая экзотика! Слушай если бы удалось убедить начальство оставить их в гриме, то еще штук пять классных фильмов можно было бы снять.

— А кто будет весь этот банкет оплачивать? И вообще, мы сейчас и так про запас поснимаем много. Да еще потом кинохронику к этому делу подцепим. А все, что в этом фильме не задействуем, потом на других картинах пригодится. Может сами же и снимем чего-нибудь. Хорош болтать, вон Володька идет. Опять как собака злой сегодня…

Гольдштейн в монтажной просматривал куски древней кинопленки, делая по краю пометки тонкой кисточкой, когда по плечу его настойчиво потрепали. Режиссер устало принял из рук соратника очередной лист бумаги. Глаза сузились, и лицо его закаменело.

— Это что?

— В отпуск я хочу, вот «это что», дорогой «товАрищ рыжиссЁр»! У меня ведь, между прочим, всё еще каникулы длятся. Вот и хочу нормально отдохнуть. Это ведь ты уже закончил нашу альма-матер, а мне еще учиться и учиться. А перед очередным годом учебы и отдохнуть бы не грех. Вон есть у меня даденный тобой заместитель, вот пусть он и снимает.

— Угу. Отдохнуть. На солнышке погреться… В море там поплавать… Пивка попить и девчонок побаюкать. Что струсил, да?! Так и скажи! Струсил ты у нас, «товарищ Люмьер»… И время-то как удачно он выбрал! Когда самые-то съемки и начинаются!

— Сам ты струсил! Просто я действительно устал. Да и не верю я, что нам дадут хотя бы первую часть до конца доделать! Не просто же так сегодня опять из НКВД приезжали и интересовались. И из наркомата культуры звонили, мол какая это киностудия нас сюда направила.

— Из НКВД. В первый раз они что ли приехали? Ты, Володя, не того куста боишься. У нашего фильма между прочим кураторы не только от ВВС, но и «оттуда» есть. А «культуристы», те свое для порядка уточняют. Тебя хоть кто-нибудь на площадке за руки хватал? Советы как не надо снимать, тебе кто-нибудь давал?! И над душой у тебя не стояли! Снимай – не хочу. А ты!!!

— Угу. Тебе-то хорошо. Ты-то уже доучился, и диплом вон у тебя никто уже не отнимет. А я…

— Что «Я»? Да тебя после этого фильма в любую киностудию с руками и ногами оторвут. На руках будут носить и с ложечки кормить. Ты же новую страницу в операторском искусстве открываешь! Хоть кто-нибудь такое и вот так как у нас снимал раньше? А?!

— Ты меня не агитируй! Я за наш фильм сам всем глотки перегрызу! Просто устал я, да и тревожно мне что-то… Сам бы вон как я покрутился на этом крылатом реквизите. А? Не желаешь?! Кверху ногами, когда весь обед из тебя наружу просится. Или в дыму снимать, когда глаза слезятся, так что с трудом актеров видно. Или может сам хочешь с парашютом падая этой ср.ной камерой трещать в сторону горящего самолета и стреляющего в тебя холостыми истребителя! А потом, вдобавок, еще и ночью монтировать все это когда глаза уже слипаются. У меня, Изька, иной раз даже в глазах темнеть начинает…