Иван Наумов - 18 Тени 1. Бестиарий

Огюст был уверен, что скоро доберётся до Парижа.

Причудливо изогнутые ветки платанов за окном — когда-то они стали последним доводом в пользу покупки этой квартирки. Отвратительный грязный район, и так далеко от родного шестнадцатого округа.

Отец Огюста, респектабельный биржевой маклер, разорился в середине восьмидесятых — и это было покруче неудачного вечера за игрой в покер. Непутёвый сын, к тому времени уже плотно увязший в болоте казино, с удивлением наблюдал, как с родителя ото дня ко дню слетает благочинная позолота, как исчезают привычные детали быта: сначала «яхта» — большая парусная лодка с мотором, затем новенький «Мерседес 560SEL». Они перестали по выходным выезжать в Сержи, стало просто некуда — летний домик уплыл вслед за «яхтой» по издевательски низкой цене. На запястье отца появилась полоска незагорелой кожи — на месте крокодилового ремешка, удерживавшего элегантные «Жирар-Перго». Образ преуспевающего добропорядочного бизнесмена рассыпáлся как карточный домик. «И этот человек запрещал мне играть по-крупному!»

Огюст был не слишком шокирован, когда вскоре судебные исполнители прервали его утреннее чаепитие и долгих сорок минут задавали неудобные и бессмысленные вопросы о местонахождении отца — отбывший накануне вечером папаша не затруднился известить сына о маршруте своего путешествия. Может быть, это даже был его прощальный подарок — спокойствие через незнание. Огюсту нечего было ответить служителям беспощадной и туповатой Фемиды. Конечно, он предполагал, что следовало бы поворошить курорты Дом-Тома [28], но не считал нужным исполнять роль бесплатной гадалки для этих недружелюбных чинуш.

Не прошло и месяца, как его попросили покинуть фамильное гнездо на Рю де ля Тур — маховик судопроизводства набрал рабочие обороты, и дело пошло. Не дали даже забрать библиотеку, и что гораздо обиднее — подборку альбомов по искусству, в которую беглый папá не вложил ни сантима. Припрятанной на чёрный день наличности и средств на персональных счетах Огюста, не заблокированных дотошной прокуратурой, едва хватило на первичный взнос за студио на восточной окраине цивилизованного мира, в трёх минутах ходьбы от бульвара Периферик [29], в унылом многоквартирном доме между автомойкой и похоронным бюро.

Благодаря одному из знакомых отца удалось оформить кредит по самой щадящей ставке на продолжительный срок: почти до конца света, обещанного пресловутыми майя на далёкий две тысячи двенадцатый год. «Расплачусь за квартиру, и можно сразу к соседям!» — шутил Огюст при каждом подходящем случае, описывая случайным знакомым обстоятельства своей нынешней жизни.

А теперь он смотрел в зеркало на своё неживое тело, и размышлял о том, как относиться к происходящему. Мысли путались, проскальзывали, не хотели строиться в ряд, и сосредоточиться на какой-то одной никак не получалось — словно идёшь по ночной дороге, подсвеченной фонариком из чужой руки, или заглядываешь в книгу через чьё-то плечо в переполненном вагоне метрополитена.

Единственным чётким устремлением оказалось одно: как можно скорее выйти из дома, вернуться на вокзал и сесть на поезд до Франкфурта или Саарбрюккена. Огюст заторопился — вышел в комнату и начал топтаться, озираясь. Что нужно мертвецу в дороге? Смена белья? Зубная щётка? В конечном итоге, он пришёл к выводу, что достаточно только запастись деньгами и надписать несколько карточек для разных бытовых ситуаций.

Но как только он вынул из запылённой эскизной папки листок плотного картона и сел к кухонному столику, его приковала к месту вторая за сегодняшний день ясная мысль. Формулировалась она предельно просто: Огюст, а какого хрена ты забыл в этой чёртовой Германии? Даже оторопь взяла, до чего просто.

А вот дальше пришлось двигаться на ощупь, увязывать хвостики непослушных мыслей один к другому, ощущая нарастающее сопротивление… Чего? Нет, не так. Кого! Тебя, мой прозрачный гость. Ведь это ты так настойчиво подбиваешь меня умчаться во Франкфурт! Ты влез в моё продырявленное тело как в подержанный битый «Ситроен» и ждёшь, что машина повезёт туда, куда тебя влекут твои прозрачные дела! И когда мы окажемся там, где-то между Франкфуртом и Саарбрюккеном, ты просто выйдешь из этой машины, хлопнув дверцей, так? А ты подумал, что при этом случится с «Ситроеном»? Брошенный, он долго не протянет. Закоротит аккумулятор, встанут клином поршни, лопнет приводной ремень, слезет с кресел синтетическая кожа, ржа проест пороги и днище — эта машина вряд ли долго протянет без пассажира!

Слышишь, ты, тень! Я уже умер, и мне не о чем с тобой договариваться. Я не знаю правил игры, и, может быть, уже через секунду ты выскочишь из моего простреленного горла как джинн из лампы — ну, значит, так тому и быть! Только что-то мне подсказывает, что пока мы слились в одно, никуда ты не денешься. Я твой заложник, а ты мой пленник. Тебе нужна Свинья? Она — отсутствующий ключик к твоей свободе? Извини, но я не на твоей стороне.

Огюст прислонился спиной к стене, посмотрел на свои руки. Авторучка улетела в угол, листок скользнул со стола на пол задумчивым парусом. Пальцы правой руки свело судорогой, но Огюст её не почувствовал и торжествующе засмеялся. Воздуха в лёгких не было, поэтому вместо смеха получился лишь статичный оскал, маска пирровой победы на лице трупа.

То, что сидело у него внутри, дёрнулось, рванулось, прямо сквозь одежду вытянулось из груди наружу прозрачным желеобразным щупальцем, дотянулось почти до окна — и сжалось как растянутая пружина — и опять растеклось по клетке, ограниченной пределами человеческого тела.

«Держу тебя!» — произнёс Огюст одними губами. — «Ещё поживём!»

***

В одном из узких извилистых переулков Латинского квартала пряталась «Лавка мастера» — тесный магазинчик, заполненный стеллажами как библиотека. В бесчисленных ящиках и ящичках хранились настоящие сокровища — всё, что может потребоваться для работы художнику, скульптору, декоратору, оформителю. Кисти, скребки, резаки, бумага, картон, пергамент, тушь, гуашь, масляные и акварельные краски — бесчисленных марок, типов, модификаций. У дверей подсобки громоздились мешки с гипсом. Над стойкой продавца дрожал огромный пук павлиньих и страусиных перьев. Вместо обычного кассового аппарата чеки пробивались на воронёном металлическом чудище с механической ручкой на боку, вращающейся со скрежетом и звоном.

— Месье?

Пожилой хозяин — по выходным он отпускал продавцов, экономя по мелочи, а заодно заполняя работой одинокие дни, — давно приметил загадочного посетителя в надвинутой на глаза шляпе, замотанным до подбородка шарфом и солнцезащитных очках-хамелеонах. На полицейского, вроде, не похож, но держится странно — бродит по лавке с блокнотом и всё что-то строчит. Ещё от посетителя исходил резкий душный запах незнакомого одеколона. Впрочем, у всех свои чудачества — лишь бы чего не спёр.