Андрей Посняков - Первый поход

Новый свой образ Форгайл выбрал весьма удачно — паломник средних лет с круглым добродушным лицом. Обычный монах из Ирландии. Друид так и представился попутчикам: отец Киаран, монах из Иниш Кеи. Иниш Кея — о том было хорошо известно друиду — был островом на севере Ирландии, где располагалось сразу несколько монастырей. Паломники — их насчитывалось с десяток, в основном саксы, но было и два манстерца — направлялись в старинный монастырь святой Бригиты, что располагался в центре ирландского королевства Лейнстер, что не очень-то далеко от Тары. Их маршрут вполне устраивал друида. Устраивало и другое: особым любопытством паломники не страдали, в душу друг другу не лезли, большей частью либо молились, перебирая четки, либо хором пели псалмы. Форгайл тоже делал вид, что молился, шептал чего-то, подняв глаза к небу, поди разбери, молится он там или богохульствует. Вот с песнопениями дело обстояло хуже — ни слуха, ни голоса у друида не было. Так он и не высовывался, лишь рот открывал вместе со всеми. Шел чаще всего последним, в компании одного молодого парня — даже, казалось бы, смутно знакомого, вроде бы где-то когда-то видел, но вот где — не вспомнить никак. Да и пес с ним. Парень, похоже, был чужестранцем — язык саксов понимал, но говорил плохо, а о родном его языке можно было лишь гадать. На вид ему было лет пятнадцать. Смуглый, черноволосый, с темными, чуть вытянутыми к вискам глазами — такие типы редко встречались в этих краях, — молился (Форгайл как-то подслушал) на совсем непонятном языке, не очень-то и похожем на латынь. Да и одет был не так, как все — в длинные темные рясы с капюшонами, подпоясанные простыми веревками, — нет, его платье было мирским: узкие штаны и длинная шерстяная туника с ременным поясом, на котором болтался широкий нож в кожаных ножнах и четки, подаренные одним из монахов. Звали его Никифор — тоже странное имя, монахи сказали — греческое. Он пристал к паломникам в лесу, еще близ монастыря на побережье Мерсии. Шел дождь, и он вышел на поляну к костру, сел, поклонившись. В разрезе туники мелькнул серебряный крестик. Монахи молча подвинулись, кто-то протянул незнакомцу деревянную миску с кашей. Тот поблагодарил кивком и жадно принялся есть — видно, был голоден.

— Мы идем в Ирландию, в обитель святой Бригиты, а ты? — ласково спросил его седобородый отец Деклан, которого в небольшой группе паломников все признавали старшим.

Незнакомец улыбнулся.

— Мне все равно, — коверкая саксонскую речь, тихо сказал он. — Оттуда можно добраться до Миклагарда?

— Миклагард? — удивленно переспросил отец Деклан. — Похоже, язычники даны так называют Константинополь. Это совсем в другой стороне, мальчик… Хотя… Слыхал я, что часть монахов из монастыря святой Бригиты собирается совершить паломничество в Рим.

— В Рим?

— В Рим. А Рим — не так уж и далеко от Константинова града.

— Можно мне пойти с вами, отец? — Юноша умоляюще посмотрел на монаха.

— Конечно же, — с тихой улыбкой кивнул отец Деклан.

Среди пологих холмов, поросших смешанным лесом, в дельте широкой реки Уз, что в этой части принадлежала еще Мерсии, за излучиной начинались земли Нортумбрии. Формально и Мерсия и Нортумбрия со времен короля Эгберта подчинялись Уэссексу и все вместе гордо именовались Англией. Впрочем, король Нортумбрии Элла не очень-то подчинялся уэссекскому властелину. Частенько воины короля Эллы нападали на селения соседней Мерсии, прихватывая изрядно землицы соседей. Мерсийцы платили им тем же, и уже непонятно было, кому изначально принадлежал тот луг, у излучины, или лесное озеро, или та кленовая роща, вблизи которой на холме вольготно располагалась деревня, довольно большая, в два десятка домов, скорее, ее можно было назвать и поселком, большую часть жителей которого составляли свободные общинники кэрлы. Хватало, правда, и зависимых от ближайшего монастыря людей — лэтов и уилей, — и таких становилось все больше. Взять, к примеру, хоть Гирда — не молодого и не старого местного мужика… Да, селение называлось Стилтон, потому как находилось вблизи брода. Так вот о Гирде. Были когда-то у Гирда и землица, и хороший дом, да вот беда, налетели как-то даны. Выстояли тогда стилтонцы, отстояли родные очаги, да и, спасибо, помог местный аббат, отец Этельред, — выстояли. Только нивы уберечь не смогли. Что посеял Гирд (впрочем, и не только он), то и пожгли язычники-даны. Правда, злые языки говорили, что не добрались даны до дальних полей, а вот чужих воинов с горящими факелами там видали. И воины те будто бы были людьми отца Этельреда. Такие вот ходили по Стилтону слухи. Правда, никто ничего точно утверждать не мог, тот парень, что видал их, утоп как-то по пьяни в районе брода, хоть жена его и утверждала, что не шибко-то он и пьян был. Жена эта, кстати, тоже вскорости померла — и на неделю не пережила мужа — пошла как-то в лес за ягодами, да обратно уже и не вернулась. Что поделать — волки, говорили ведь ей одной не ходить, не послушала. Хорошо хоть отец Этельред детишек покойной вдовицы пригрел: двух девчонок послушницами в монастырь женский пристроил, а мальчика к себе в услужение взял. Иначе б что? Померли бы сироты с голоду. Вот уж поистине благодетель. Так и Гирд об отце настоятеле отзывался, когда тот — ну, не сам, конечно, через людишек своих — предложил ему несколько мешков зерна для посева. С отдачей, правда. Да что там это отдача, Гирд готов ноги был целовать и самому святому отцу, и людям его — зерна-то у него не было, ни на посадку, ни на похлебку, ни даже на пиво. Раньше бы охота спасла, однако ж за помощь супротив данов затребовал отец Этельред у стилтонских кэрлов ближайший лес с лугом. Кэрлы, конечно, благодарны ему были за помощь, но ведь не до такой же степени! Собрали общину, старост — хорошо хоть луг отстояли, а вот с лесом пришлось расстаться. Рыбу тоже много не половишь — правый берег реки с омутами отец Этельред захапал, ссылаясь на давние дарственные. Так вот и жили и Гирд, и многие. Вроде б по осени и был урожай богатый, до вот беда — град. И отдавать-то должок нечем. Хоть самого в рабство запродавай или супругу с детьми — многие, кстати, так и поступили. А с Гирдом сам благодетель, отец Этельред, говорил. Ласково так, понимающе. Знаю, мол, господин любезнейший Гирд, все твои беды. Неужто не жаль тебе запродать в рабство жену да кровных детушек? А себя запродашь — да кто ж их кормить будет? А ведь насчет долга — ох, и велик он у тебя — и поговорить можно. Нешто мы звери или зловредные язычники даны? Христианин с христианином уж всяко договорятся. Давай-ко вот грамотку составим. И тебе хорошо, и нам. Землишка твоя… типа теперь нашей будет. Да не бойся, не отберем ее у тебя, так на ней и будешь. Просто кое-что обители отдавать будешь — не забыл, чай, что должен? Ну, с трех кабанчиков — одного, так же и с жеребчиков пары, яиц от курочек — половину, да от уточек столько же, к осени еще и самих уточек пожирней выбери, уж постарайся… Что? Нет у тебя ни курочек, ни уточек. Ну, не страшно. Заведешь, с нашей да Господа помощью. А пока поработаешь на обитель, чай, не переломишься. Пару-тройку деньков в неделю… ну — четыре там… В общем, договоримся, давай грамотицу подписывай. Грамоте не обучен? Так крестик вон в уголке ставь. Ты, я слыхал, плотник хороший? Вот и явишься завтра поутру в обитель со всем плотницким инструментом.