Андрей Посняков - Ладожский ярл

Вздохнув, Дивьян бросил взгляд на разгоравшееся пламя и, прихватив лук, вышел, плотно захлопнув за собой поросшую сизым мхом дверь.

На улице чуть развиднелось — и снег уже валил меньше, и небо посветлело, казалось даже, сквозь плотные тучи проглянула вдруг веселая просинь, вот и хорошо, теперь уж волков издалека обнаружить можно. А может, бросить все да идти в Куневичи? К полуночи бы добрался… может быть, если бы не волки. Да и темень… темнеет-то рано, зима все-таки. Нет, не дойти сегодня, да и не нужно — очаг уже разожжен, теперь дело за пищей. А вот как раз и она!

Прямо под ногами юного охотника вспорхнул из сугроба рябчик. Толстый такой, пестренький, красивый. Дивьян, знамо дело, не стал теряться — всадил стрелу влет, любо-дорого посмотреть. Прежде чем поднять добычу, по привычке осмотрелся — ага! Мелькнули за дальними кустами стремительные серые тени. Вот они, голубчики, никуда не делись. Что ж, надобно поспешить… Выпотрошить птицу можно будет и в заимке. Быстро схватив рябчика, отрок со всех ног бросился к хижине, чувствуя, как, завывая, мчатся за ним волки… Ну, мчитесь, мчитесь, серые дурни…

Захлопнув дверь перед оскаленной волчьей пастью, Дивьян обернулся поискать в хворосте толстую, подходящую для засова ветку. Оглянулся и… И вдруг почувствовал у своей шеи острие кинжала.

— Брось лук на пол, — злым свистящим шепотом приказал владелец кинжала. — Брось, говорю. Иначе я перережу тебе горло!

Выполнив требуемое, Дивьян почувствовал вдруг тот же самый запах, что стоял в воздухе обесчещенной кровавым убийством усадьбы. Так пахла недавно свернувшаяся кровь — то был страшный запах смерти.

Наутро, едва рассвело, Хельги-ярл велел сложить костер. Большой, чтобы поместились все погибшие и их вещи. Младшие дружинники и обозные расчистили от снега место: два круга, один — для костра, другой — для погребения. Согласно обычаям веси, именно так следовало поступать с умершими, а ярл, как и все варяги, не любил нарушать чужие обычаи и дразнить без нужды местных богов. Он специально не погнал дружину дальше, на Куневичские погосты, бросить мертвецов без погребения — поистине, на такое были способны только нидинги! Конечно же, убитых следовало похоронить, чтобы души их не бродили неприкаянно по здешним лесам, не завывали бы, не хватали людей и не мешали живым жить.

Хворост и дрова натаскали быстро — сушин хватало поблизости. В центре будущего костра положили хозяина — старика Конди, рядом с ним малолетних детей — их головы сняли с шестов — и чуть подальше женщин, накрытых грубым, выбеленным на солнце холстом, который нашелся в одном из сундуков усадьбы. У левой руки старика разместили оружие — лук, топоры и широкий охотничий нож — все, что нашлось в доме; по правую руку — соху-двузубку и лошадиную упряжь, украшенную бронзовыми бляшками. Каждой из женщин надели на шею бусы — аккуратно собрали рассыпанные по полу шарики, старались, чтоб хватило на всех. Хоть и не богаты получились бусы — монисто и жемчуг если и были, так их, верно, забрали убийцы — да все ж ладно. Пошарив в сундуках, нашли веретена, пряслица, несколько подвесок-уточек — и это пошло в дело. Не забыли и о животных — собаки-то, чай, пригодятся хозяину в загробном мире — положили в ногах. Ну, вот, кажется, и все…

Хельги внимательно оглядел внутреннее убранство избы. Посуда… Кивнул дружинникам, и те унесли к костру деревянные миски. Прялки — резные, с куделью — положили на хворост и их, пусть добрые девы и на том свете предаются своим занятиям.

— Кто знает их молитвы? — Ярл обернулся к дружине, видя в глазах воинов полное одобрение его действий. Молодец, князь, хоть и варяг! Не бросил мертвецов, торопясь, все сотворил по-людски, как надо.

— Я немножко знаю, — выступил вперед Трофим Онуча, забубнил что-то под нос, что-то про солнце красное, про месяц серебряный, про журавля-птицу… Потом про ветер начал:

Закончив со звездами, Трофим снова забубнил что-то непонятное. Побубнил-побубнил, оглянулся на князя:

— Зажигайте!

Ярл махнул воинам.

Девять факелов разом наклонились к кострищу. Ярко вспыхнули смолистые ветки, и вознеслось к небесам оранжевое жаркое пламя.

— Пала, пала с небеси звезда!

Ярко горел костер, парил вокруг согребенный в кучи снег, и вооруженные воины в кольчугах и шлемах стояли с бесстрастными лицами, лишь кто-то из обозных невзначай всхлипнул, жалко стало. Ладно старики — тем так и так помирать скоро, но вот девки — молодые, красивые, стройные — да детушки малые. За что ж им-то такая участь?

— Пала, пала с небеси звезда.

Трещали в костре дрова, поднимался над усадьбой густой черный дым, налетевший ветер гнал его к югу, к озеру и дальше, к реке…

Когда костер погас, сожженные останки хозяев осторожно перенесли в сторону, на освобожденную от снега поляну. Сложили рядом да насыпали сверху невысокий холм из мерзлой земли — найдутся родичи, так нарастят могилку, а нет, так зарастет курган густой травой-муравою, чертополохом, иван-чаем да папоротником, не видно будет, что и могила… ну, да то не ярла теперь забота и не людей его верных.

— Пала, пала с небеси звезда…

Помянули погребенных житом да квасом, что нашелся в амбаре, помолились богам — каждый своим — да в путь. Вновь съехали на Пашу-реку, снег шел, падал мягко, застилая колею, будто леший ступал лапами. Жердяй все оборачивался — тягостно было на душе, погано… Да и не у него одного.

Хрустел под копытами снег, поскрипывали полозья, едущие впереди воины внимательно осматривали путь — белую ленту реки обступал, словно сдавливал, лес, подходя иногда настолько близко, что казалось: вот-вот и исчезнет река, скроется из виду дорога, поглощенная корявыми тяжелыми ветками.

После полудня заметили прорубь. Две женщины в овчинных полушубках и глухо повязанных платках полоскали белье. Лиц их не было видно, красные от холодной воды руки напоминали гусиные лапы. Услыхав лошадиное ржание, обе тревожно подняли головы — старуха и молодица — заоглядывались на берег — не кликнуть ли мужиков? Молодица прищурила глаза, всмотрелась… Выплеснувшийся из-за облака луч солнца вспыхнул на шлемах воинов, заиграл на наконечниках копий, на круглых умбонах щитов… Женщины облегченно вздохнули. Свои! Кому ж тут еще оружному взяться, как не ладожскому наместнику, князю Хельгу-Олегу?