Дмитрий Полковников - Опытный кролик

— А если я не хочу в Россию? Советы ненавидят все польское.

— Потерпите до августа, начнутся перемены [267] [266] = 30 июля 1941 года подписано советско-польское соглашение, далее последовала полная амнистия польских заключенных . Еще скажите маме, я только что неуклюже пытался сделать вам предложение, а вы… Короче, мы займемся музыкой или мне стоит сразу уйти? — он поднялся и открыл дверь.

— Да, займемся — ответила девушка, едва сдерживая невольные слезы. И этот мужчина хочет использовать ее в своих непонятных целях. Красота, ее вечное проклятье.

Две руки капитана осторожно подняли ее пылающее лицо вверх.

— Вы умница, — произнес Максим, покраснел и смутился.

Постепенно плохие мысли исчезли из головы Майи, ее увлекли новые мелодии. Русский был самоучкой и играл по памяти, не твердо и глядя на нее часто сбиваясь. Или он привык к другому инструменту? Как интересно, с иронией подумала она, неужели кроме рояля, пианино и аккордеона большевики придумали что-то еще?

— Дети, — подумал пана Чесновицкая, смотря, как хрупкая кисть ее дочери поправляет сильную руку гостя. Как и наоборот. Нет, она определенно не ошиблась в оценке этого офицера.

Спустя час, вспотевший Ненашев присел за стол и вежливо выцедил бокал белого вина. Мама, неожиданно для Майи, оказалась очень любезной с большевицким офицером. Открыла старый альбом и показала фотографии вместе с мужем. Когда, раскланявшись, капитан ушел, девушка вспомнила о загадочном мешке, принесенный странным гостем. Старая пани уже успела его спрятать. Что же там было?

— Соль [268] [267] = вспомните что фильме "Иди и смотри" отдала мать сыну, уходящему в партизаны. , — коротко ответила Александра Чесновицкая.

— Что, полный мешок соли? — удивилась дочь.

— Да, и он обещал привести еще, — внимательно посмотрев на Майю, сказала мама, — в магазинах ее давно нет, а если появится — то сразу разбирают. Твой ухажер знает, что скоро война. А мешок соли в такие времена, как два мешка золота.

Старая пана продолжила рассуждать, сколько будет стоить щепотка в грозное время, и по какому курсу ее меняли в те времена. А она по-новому осознала смысл слов Ненашева «скоро все изменится», «срок хранения у всех людей разный», «приедут артисты из Москвы».

Как будто человек, мрачный, как грозовое облако, с редкой улыбкой, напоминающий солнечный луч, знает их судьбы наперед.

А песни очень разные.

Не просто, так менять голос. Музыка и слова из тетради выжимали из нее все, заставляя выкладываться полностью. Неожиданно, но такой подарок Майе понравился — действительно, настоящая работа, по которой она давно соскучилась. Только разрешат ли ей это петь, репертуар утверждал лично директор ресторана.

Миновав деревню Аркадия, Ненашев увидел вспышку в поле и тут же грохнул выстрел, за ним еще один. Он тут же заглушил аппарат, извлек «разгрузку» из коляски и мигом скатился в придорожную канаву.

Стреляли не в него, а рядом. Метрах в трехстах впереди.

Черт! С собой кроме «ТТ», ракетницы и пары гранат ничего нет. Не оружие это, средство подорваться или застрелиться прямо в поле.

Урок тебе, Максим, но не с пулеметом же в коляске въезжать в дружественное местечко. Не стоило обставлять свидание с девушкой как контртеррористическую операцию.

Неужели рукастого мужика, взятого им к Чесновицким, убивают? Вот и отпустил человека пивка попить, хорошо хоть всучил еще в лагере наган. Судя по времени — он посмотрел на часы — так оно и есть.

Еще два револьверных выстрела показали, что плотник еще жив. Максим вытащил пистолет и, низко пригнувшись, принялся обходить позицию стрелка, стремясь зайти неизвестным врагам в спину. Похоже, нарвался солдат на местных ребят, желающих с «большевиками» поквитаться или перебраться через границу.

Внезапно Максима сбили с ног, пытаясь вырвать оружие. Он, упав, пихнул ногами нападавшего противника и матернулся, узнавая бойца.

— Силен ты лягаться, капитан, — в ответ на вечный пароль послышался знакомый голос.

— Черт, неужели всех положил?

— Никого. Темно. Ползают еще где-то. Иду через поле — смотрю, тащат трое что-то тяжелое в ту сторону. Окрикнул, а один возьми, да и начни стрелять.

— Направление примерно показать можешь? Ага, вон там? Глаза прикрой, подсвечу обстановку, — Максим запустил осветительную ракету. Враг должен ослепнуть на пару секунд, а они его — разглядеть. Главное, в рощу бы не ушли.

Но, оказалось, в рощу никто уходить и не думал.

Сбоку послышался шорох и последовал выстрел. Враг тоже не дурак, и предпринял свой обходной маневр. Похоже, надеялись покончить с единственным противником и уйти обратно вглубь советской территории.

И тут их попробовали взять в «ножи». Пока невидимый стрелок отвлекал, двое подобрались совсем близко. Максим едва успел отбить блеснувшее лезвие и выпустил полмагазина в слишком быстро двигающегося врага. Того не снесло с ног и пришлось добавить кулаком с зажатым в нем пистолетом.

Грохот и вспышка выстрела прямо над ухом инстинктивно заставили схватиться двумя руками за голову.

— Капитан, ты как, оклемался? — Максима бесцеремонно трясли. Ракета еще догорала, тускло освещая местность.

— Живой, — капитан тяжело поднялся и поднес к глазам руку. Что-то темнело и капало — все же задел зараза. Нашарил фонарик, луч которого выхватил лежащие ничком два тела, еще живых и спросил, — а где стрелок?

— Там, метрах в пяти, в траве. Он прицелился, а я его из нагана.

Звон в ушах так и не прошел.

Максим внезапно понял, как нехорошо обиделся медведь, застреленный Дубровским прямо в ухо.

Он потряс головой. И это плотник саперов после пива? А если ему стопарик налить? Ненашева била дрожь, после опасности начался отходняк. Эх, грамм бы сто пятьдесят универсального антидепрессанта!..

Лежащее ближе тело забилось в предсмертном хрипе, и, после недолгой агонии с парой метаний, уткнулось лицом в землю. Поддаваясь внезапному порыву, Ненашев поднял голову мертвеца, грубо схватив за волосы и осветил лицо.

Какие молодые интеллигентные, пусть и искаженные, черты лица. Жить ему еще и жить. Руки пока еще сжимают перебитую пулей трахею, неуспевшая застыть кровь сочится сквозь пальцы. Глаза широко открыты и брови высоко подняты.

Кровь, переставшая выходить из раны, покрывала грудь и руки, еще сжимавшие перебитую пулей трахею. На лице навсегда застыли широко открытые глаза и удивленно поднятые брови. Что же он видел перед смертью? Маму? Любимую? Незалежную Польшу? Так, он же видел этого парня тогда, рядом с вокзалом в Бресте.

Максима вывернуло. Вновь начал душегубить.