Лев Соколов - Последний брат

— Две недели будут тянуться как год, — серьезно сказала Эрини. — И знаешь что. Я все равно буду тебя ждать.

— Зачем? Я не приду.

— А вдруг ты придешь?

— Это глупость. Я не смогу.

— А вдруг что-то изменится?

— Нет, не изменится. — Трофим уже слишком долго пробыл в армии, чтобы верить в чудеса.

— Я все равно буду ждать, — упрямо сказала Эрини, прежде чем юркнуть за дверь своего дома.

Новая неделя была долгой, и как всегда, физически утомительной. Выход в город для его контубернии был отменен, Эрини была так же далека и недоступна, как самая яркая ночная звезда — Полос. И даже хуже, потому что звезда хотя бы видна, а Эрини — нет. И всю неделю по мере приближения дня, когда они обычно встречались, Трофим вспоминал её обещание ждать, и то сердился, то улыбался. Это так приятно — сознавать, что тебя ждут. И неприятно — что ждут напрасно. Два этих чувства росли всю неделю и в означенный день достигли пика. А еще на воротах стоял новый оптион, который не знал всех учеников в лицо. А еще Петрона из соседней контубернии сказал, что он, кажется, съел что-то не то, и теперь ему совсем не хочется в увольнительную. Так все совпало. Искус был слишком велик.

Если бы Эрини сказала как-то иначе, ну к примеру: «Я буду ждать, значит, ты должен прийти обязательно», он бы даже не подумал сделать глупость. Но она просто сказала, что будет ждать, даже зная, что он не придет…

И Трофим сделал глупость. Когда наступило время увольнительной, он небрежно прошел мимо новенького оптиона, предъявив ему табличку на имя Петроны.

Они с Эрини провели замечательный вечер, а на следующий день Трофиму так вдули плетью перед строем, что мало не показалось. Петрону он не сдал, сказал, что умыкнул табличку. Ему не поверили, но Петрона получил отсрочку, потому что к вечеру следующего дня уже так маялся желудком, что был отправлен в лазарет. Петрону взгрели, когда он выздоровел. В благодарность за помощь и перенесенное наказание Трофим отдал ему двухнедельный рацион сдобы. К тому времени Петрона уже перестал каждый пять минут демонстрировать окружающим содержимое своего желудка и смог оценить лакомство. Но это было потом. А сразу после наказания…

— Ты, конечно, сделал глупость, — сказал Трофиму Улеб после того как они с Титом довели его до койки в казарме и уложили на живот. — Но нас здесь вообще порют за такие пустяки, что, возможно, твоя глупость даже чего-то стоит.

С этим Трофим был, в общем, согласен, хотя встреча с Эрини уже прошла, а вот спина болела здесь, сейчас, и надолго. Но все же по-настоящему пожалел он о своем поступке гораздо позже. За самовольный выход, его лишили и следующей увольнительной, но зато к очередной встрече с Эрини, он хоть мог не ерзать, когда рубаха неловко прикасалась к спине. Родителям Эрини — Геннадию и Панфое — он что-то наврал по поводу своего недельного отсутствия. И все же дело раскрылось, когда оставшись с ним наедине, Эрини от души тыкнула его кулачком по спине, — а его аж в лице перекосило. Она задрала ему рубаху, увидела рубцы и заплакала, а он говорил, что ничего страшного, и что она тут совсем ни причем. Весь вечер после того она была грустная, и глаза ее то и дело влажнели. Как ни старался Трофим, развеселить её никак не удавалось. Единственное, что его радовало, что все раскрылось не при Геннадии. Но и тут он ошибся, потому что в свой следующий визит хозяин дома завел Трофима в комнату, удалил жену, и обрушил на него все громы небесные.

— Порка за нарушение дисциплины! — бушевал Геннадий, гневно хмуря брови. — Стоило тебе приезжать в столицу из твоего Траянополя. Драть задницу тебе могли и там! Для дурака везде найдется плеть! И что я скажу твоему отцу, который поручил тебя моей опеке? Что я отвечу, если он спросит, как ты?

— Скажите правду — что его сын из лучших учеников в школе, — не поднимая глаз посоветовал Трофим.

Геннадий досадливо крякнул. Этого, в общем, отрицать было нельзя.

— А моя дочь тоже хороша… И ты, болван! Если лезешь в неприятности по бабскому слову!

— Эрини-то тут причем? — спросил Трофим.

— Да, ты мне еще поквакай! — духарился Геннадий. — Я что дурак по-твоему, не вижу, если у дочери на сердце неладно. Расспросил, а у неё слезы в два ручья, да сопли пузырями: виноватая я!… Ладно, каждый отвечает за свое. Это вам на будущее наука. Пошли обедать.

И Трофим понял, почему Геннадий сказал «Вам наука», только когда они сели за стол. Потому что сидели они собственно втроем, Трофим, Геннадий и Панфоя. А вот Эрини не сидела, а так… ерзала и охала, периодически закусывая губу и привставая.

— Зря так, Геннадий, — сказал Трофим, отложив ложку. — Ты мой опекун, и мне вместо отца здесь отцом назначен. И дочь твоя пока в твоей власти. Но когда мы поженимся, я её пороть никогда не буду. И тебе не дам. Особенно по… пониже спины.

— Ну и дурак, — буркнул Геннадий. — В Библии сказано, что отлепится чадо от родителей, а поженившись, станут супруги единой плотью. Вот и отвечайте за свою дурь как единая плоть. Тебе порка, и ей порка. Пороть он не будет… Ишь… Может и не будешь. Я вон, свою Панфою сроду пальцем не тронул. — Он глянул на жену. — Правду говорю, нет?

— Святая правда, — кивнула Панфоя. — Ни разу не бывало.

— А почему? — Вопросительно поднял палец Геннадий.

— Не было нужды, — пожала плечами Панфоя. — Все что надо еще батюшка мой розгой вразумил.

Трофим и Эрини одновременно вздохнули.

Трофим очнулся от воспоминаний. Все это было давно. А сейчас он приближался к оптиону у ворот все ближе. Подходила его очередь. Он сдал оптиону глиняную табличку и вышел на улицу. Увольнительная. Его ждала Эрини. Замечательный день.

Из их контубернии последним из ворот школы вышел Юлхуш.

— Ну, и куда мы направимся? — спросил Тит, когда Юлхуш присоединился к ним.

— Куда направится Трофим, я знаю. — Лукаво улыбнулся Улеб.

Трофим в ответ со спокойной улыбкой развел руками, мол, да, всем давно известно, чего уж там.

— У нас тоже есть свои дела, — тихонько хлопнув Амара по плечу, сказал Юлхуш.

Амар согласно кивнул.

— У всех есть свои дела, — пробурчал Тит. — Контуберналы, это прекрасно, что вы отдаете должное подругам. С Трофима и спрос невелик. — Тит пренебрежительно махнул рукой. — Он у нас уже человек для свободы потерянный, почти семейный. Как писал старик Лукреций — консуэтудо консиннат аморэм — привычка вызывает любовь. Вот он и бежит под крыло своей Эрини. Ему там и хорошо, и покойно.

— Хорошо — да. А покойно, это уж я не знаю, — засмеялся Трофим. — Эрини не очень соответствует своему имени. Спокойной она бывает редко.

— Не суть, — отмахнулся Тит. — Я не вдаюсь в подробности. Мне совершенно не нужно знать, какой знатной патрикианке Улеб помогает пережить тяжкую разлуку с мужем, и у сдобненьких дочек какого булочника могут родиться подозрительно раскосые дети, если кое-кто из степных жеребцов не натянет вовремя удила.