Михаил Королюк - Квинт Лициний

Я с уважением посмотрел на директрису. Во тетка дает, ей же до пенсии ещё лет десять пахать.

— Хм, — я задумчиво подёргал себя за нос, припоминая историю класса. — У меня для вас есть радостные новости. По слухам, — я акцентировал последнее слово, пристально взглянув в глаза собеседнице. — Симцевич собирается уходить в музучилище. Хочет заниматься музыкой, а талантища, чтобы с этой фамилией без вопросов поступить в консерваторию, нет. Смысла сидеть здесь ещё два класса для неё нет.

— Это точно? — впилась в меня директриса.

— По слухам, — повторил я. — Но похоже на правду. Это раз.

Я сделал паузу, и отправил в рот пюре с подливкой.

— Что, есть и два? — не поверила своему счастью Тыблоко.

— Угу, — промычал я, наслаждаясь ситуацией. Хорошо быть благим вестником, директриса смотрит влюбленным взглядом… Главное, паузу не затянуть, а то у неё на дне глаз белым ключом начинает закипать раздражение. — Есть и два. Дыскин хоть и не Валдис, но в точных науках силен. Просто на фоне Чапелля он выглядит бледно, а так – вполне готов для математической спецшколы. Так что у нас не только Валдис уходит, но и Миша. По слухам!

— Ху, — выдохнула директриса с облегчением, как после стопарика водки. — Это совсем, совсем другой коленкор. Спасибо, Андрей, помог. Тогда, — закатила она задумчиво глаза к сводчатому потолку подвала, что-то подсчитывая, — тогда всё складывается, и овцы целы, и райком почти доволен…

Где-то вдали прозвенел звонок, и мы быстро засобирались. Сейчас начнется половодье из оголодавших школьников, могут и в пол втоптать.

— Ты только, Андрей, это… — директриса замялась, подбивая слова.

— Могила, — заверил я.

— Ага, молодец, понимаешь. Особенно насчет евреев, никому.

— Понимаю, Татьяна Анатольевна, — кивнул я.

— Хорошо, беги.

Я прыснул в кулак:

— А можно, пойду?

— Хорошо, — заулыбалась Тыблако. — Иди.

И я пошел, осторожно, вдоль стены, чтоб меня не снесли ломящиеся наперегонки в столовую, как стадо обезумевших гамадрилов, ученики. Вперёди инглиш, а у меня так и не появилось ни одной убедительной идеи, как мимикрировать под уровень знания восьмого класса.

Хоть и говорят, что напоследок не надышишься, но я решил использовать спокойную обстановку в пустом классе для последнего прогона текстов. Первые пятнадцать минут именно этим и занимался, пока за моей спиной не заняла своё место Тома.

Я замер, уткнувшись невидящим взглядом в страницу, потом собрался с духом и обернулся. Тома повторяла темы, наклонив голову, и солнце бликовало яркой медью в её чуть завивающихся каштановых волосах. Почувствовав взгляд, она оторвалась от тетрадки и вопросительно посмотрела на меня.

Да, они всё такие же двухцветные. В прошлый раз мы оказались глаза в глаза слишком поздно, за неделю до выпускного бала, и все последующие годы сожаление о несбывшемся порой накрывало меня как волна, с головой, отправляя в чёрную депрессию. Я улыбнулся:

— У тебя глаза разного оттенка, один ярко-зелёный, второй – зеленовато-серый. Знаешь?

— Только сейчас заметил?

— Угу, дурак был.

— Самокритика – это хорошо, у нас это приветствуется.

— Правду говорить легко и приятно, — с достоинством отвечаю я.

Тома чуть прищурилась и впервые посмотрела на меня с интересом:

— Читал?

— Многократно.

— «Посев»? — лукавая улыбка с ямочками.

Ну да, ямочки на щечках – это мое слабое место, знаю и ничего поделать с собой не могу. Да и не хочу.

— Приличная советская девушка не должна знать таких ругательств.

Тома закусила губу, пытаясь сдержаться, но не выходит, и она смеется во весь голос, откинув голову назад.

— Да, надо запомнить, дома повеселю, — лёгким движением она отбросила свалившуюся на левый глаз челку.

Я с какой-то щемящей грустью рассматриваю милую линию её шеи и подбородка, слегка розовое на просвет левое ушко. Помнится, у неё хрящики там мягкие как тряпочки, и при сильном ветре ушки забавно трепещут в потоках воздуха.

— Ты чего? — встревоженно спросила она.

— А? — отрываюсь от созерцания, — а, любуюсь красивой девушкой.

— Дурак, — отрезает Тома, заливаясь краской до самого белоснежного воротничка, и отгораживается от меня листами с темами.

— Наверное, да, дурак, — помедлив, признаю я и медленно отворачиваюсь. Точно – дурак. Привык к общению с нагламуренными стервами за сорок…

Эльвира шла строго по алфавиту, и до звонка осталось заслушать только меня и Чистякову. Кошмар моих школьных лет сидел через парту от меня, нахохлившись, как небольшая злобная птичка, готовая задолбить своим острым красным клювиком любого оступившегося на тропе знаний. Сегодня она была очевидно нездорова, и болезненный цвет носика объяснялся тем, что его ежеминутно терзали скомканным и безнадежно мокрым носовым платком. Воспаленные глаза, казалось, вот-вот затянутся белесыми перепонками, и она упадет со стула на пол, воздев к потолку окоченевшие лапки. Однако это всё никак не происходило, время шло, очередь опрашиваемых сокращалась, а англичанка, собрав силы в кулак, продолжала методично потрошить нашу группу. Вот закончила запинавшаяся на последней трети текста Ирка Родина.

Эльвира качнула головой, позволяя сесть, поморщилась и после короткой паузы резюмировала:

— Four. Not confident and sequence of tenses as usual.

Короткий взмах пера, и вот моя очередь идти на Голгофу.

— Moscow is the capital of our country, the Union of Soviet Socialist Republics… — бодро начал я тарабанить выпавшую тему.

Англичанка ушла в себя, лишь изредка подёргивая бровями на каких-то значимых для неё ухабах.

Две страницы печатного текста уложились в пять минут, и, финишировав, я опасливо замолчал. Эльвира сфокусировала на мне взгляд и, задумчиво пожевав нижнюю губу, выдала:

— Sit down.

Авторучка нависла над журналом и, не ужалив страницу, легла на стол. Учительница с чувством высморкалась, чертыхнувшись вполголоса, и уставилась в окно. Класс тревожно молчал, наблюдая за сбоем в программе. Наконец, что-то для себя решив, она оторвалась от панорамы города за окном, и перешла на русский:

— Соколов, задержись на перемене. Чистякова, go on.

Последним из класса, бросая на меня сочувственные взоры, вымелся Паштет. Дверь хлопнула, отсекая меня от воздуха свободы. Эльвира ещё раз высморкалась, с некоторой неуверенностью покрутила в руках авторучку, как будто не знала, как приступить к разговору, потом решилась:

— За тему – пять, — и, после ещё одной короткой паузы перешла в решительное наступление. — Однако меня смущает один момент. У тебя изменилось произношение. За три дня! Мы в нашей школе ставим кембриджский вариант, а у тебя вдруг стало проскальзывать много американизмов. Я учу английскому уже двадцать пять лет и никогда о таком даже не слышала. Чем ты это можешь объяснить?