Андрей Посняков - Красный Барон

— Хо!!! Алемано! — толстячок обернулся, поманив из угла какого-то похожего на цыгана подростка с длинными черными волосами. — Э, Жоакин!

Похоже, этот бородатый толстяк имел здесь какую-то власть над остальными сидельцами — то ли старший по камере, то ли просто — местный авторитет. И в том, и в другом случае ссориться с этим уважаемым господином было бы очень невыгодно и даже чревато немедленными осложнениями самого недоброго плана, что Громов прекрасно себе представлял, а потому решил особенно-то не выпендриваться и вести себя, насколько позволяли сложившиеся обстоятельства, прилично — в дверь ногами не стучать, об стенку головою не биться и не требовать дурными воплями немедленной встречи с российским консулом.

Подсевший парнишка, с явным страхом покосившись на толстячка, перевел взгляд на Громова и принялся что-то быстро лопотать по-немецки, из которого Андрей знал только «айн, цвай, драй», «хенде хох» и «дас ис фантастиш».

— Я не немец, понимаешь, нет? Нон алемано. Говорю же — русский! Русо, русо! Ай эм рашен ситизен! Спик инглиш? Парле франсе?

— Спик… ай спик… — мальчишка неожиданно понял и радостно закивал. — Бат… э литл.

Понятно — говорит, но немного, как в анкетах пишут — «читаю со словарем».

— Же парль франсе оси. Мэ — ан пе.

Ага… по-французски — тоже немного. Ну хоть что-то!

— Громов моя фамилия! Зовут — Андрей.

Молодой человек протянул парнишке руку, но тот резко отпрянул, снова покосившись на толстяка.

— Ха — Андреас! А я — Жузеп.

Примерно так он и сказал, естественно, на каталонском, и дальше уже пошел разговор с помощью юного переводчика, который, как понял Громов, никаких прав в камере не имел… как и все прочие оборванцы, в беседу не вступавшие и боязливо жавшиеся по своим углам, словно напуганные внезапным включением света тараканы.

Общение вышло странноватым, однобоким каким-то — новоявленный узник охотно рассказывал о себе, надеясь на понимание переводчика, а вот хитрый толстяк Жузеп только расспрашивал да слушал, время от времени отвешивая мальчишке смачные подзатыльники — видать, чтоб лучше переводил. Андрея сия непосредственность раздражала, но лезть в чужой монастырь со своим уставом молодой человек явно не собирался.

— Да, да, Влада — моя девушка. Нет, не жена. Невеста? Хм… я бы не сказал. Чем занимаюсь? Логистика. Ну бизнес у меня свой, понимаешь, дело — транспортная контора. Товары туда-сюда вожу.

— А! — тут уже понял Жузеп. — Меркаторо! Негоцианте! Негоцианте русо.

Громов махнул рукой:

— Ну пусть так. Негоциант, блин… Что? Нет, нет, блины я не пеку, это парень ваш не так перевел… Да не бейте вы его уже, а то вообще переводить не сможет!

В принципе, Андрей рассказал о себе почти все, хоть и подозревал, что хитроглазый толстячок Жузеп вполне может оказаться полицейским агентом, подсадной уткой. Так ведь и таить узнику было абсолютно нечего, он ведь не нелегал какой, все, как надо, и загранпаспорт имеется, и виза.

— Пас-пор? Виза? — переводчик недоуменно похлопал глазами, такое впечатление, что вообще про такие вещи впервые в жизни узнал.

— Виза, виза, — утвердительно закивал Громов. — Шенген у меня, в визовом центре делал. Еще почти через год кончится. И страховка, естественно, есть. Что? Ах, родители… Да пенсионеры, отец — инженер, мать в доме творчества юных завучем работала.

Переводчик, видать, опять что-то накосячил — и тут же получил от Жузепа короткий тычок по зубам.

— Нет, уж слишком! — Андрей таки не выдержал, возмутился, не любил, когда при нем обижали слабых. — Хватит драться-то! Эй, парень! — он схватил толмача за руку. — Ты что это терпишь-то, а?

— Господин, терпеть я завтра буду, — подросток резко осунулся и вздохнул. — Хотя… не смогу, не буду. Полста плетей. Мне и дюжины не выдержать!

Громов помотал головой:

— Ты что плетешь-то? Плети какие-то… А, наверное, такое местное выражение. Жузеп! Ты сам-то чем занимаешься?

— Землица у меня, лавка.

— А, фермер, значит. И магазин еще? Неплохо. Небось, своими продуктами торгуешь? Экологически чистыми.

Больше Жузеп о себе не рассказывал, снова стал спрашивать — почему-то об Англии, Франции, о каких-то коронованных особах, графьях, войске. Потом речь зашла о старинных парусниках, и вот эту-то тему молодой человек поддержал охотно:

— Я в судомодельном в детстве занимался. Парусники, можно сказать — моя страсть. Увлечение. И сейчас иногда балуюсь, когда время есть. Что-что? Чего сколько? Ах, кораблей… Дома у меня два фрегата, шхуна и бриг, а в офисе — английский чайный клипер.

— Клипер?

— Большой такой парусник. А сколько друзьям раздарено, о!

Собеседник неожиданно расхохотался, похлопал Громова по плечу и, отойдя в сторону, вернулся с каким-то свертком, в котором оказалась зачерствелая лепешка и сыр.

— Вот, — сглотнул слюну переводчик. — Кушайте, господин Андреас. Да, господин Жузеп восхищен вашими мускулами. Боюсь спросить… но он велит. Вы на галерах были?

— Х-ха! — понюхав сыр, молодой человек громко расхохотался. — Ну можно сказать, и так. Весь год пашу на работе, словно галерный раб, только вот где-нибудь за границей и отдыхаю. Париж, Рим, Бельгия… Теперь вот — Барселона. Что? Что еще за Питерборо? Может, Фарнборо? Ах — граф, о как! Граф Питерборо. Не, с графьями не знаком, говорил же уже. Чего-чего? Какая еще королева Анна? Нет, я все ж историк, знаю — была такая в Англии… где-то веке в восемнадцатом, но что из себя представляла… увы! Я в аспирантуре на первой русской революции специализировался. Что ты так вылупился, парень? Революшн — так и переводи. Ну переворот, бунт, мятеж! Крестьяне меня интересовали, отходничество… Какой-какой Филипп? Анжуйский? Да мало ли этих Филиппов!

Беседа закончилась далеко за полночь, похоже, что Жузеп утомился слушать, да и у паренька-переводчика язык уже еле ворочался.

— Все, Андреас! Спи, мой дорогой друг.

Хохотнув, толстяк пожелал Громову спокойной ночи и отправился в свой угол, по пути пнув кого-то ногой. Вскоре послышалось чавканье, а затем — и храп. А вот Андрей, несмотря на усталость, еще долго не мог уснуть — не очень-то привычно было лежать на гниловатой соломе, да еще откуда-то сильно воняло мочой — видать, по малому делу тюремщики на двор не выводили.

Лишь ближе к утру, когда в маленьком оконце уже забрезжил свет, узник смежил веки… но тут ему не дали уснуть — снаружи загремели ключами. Скрипнула дверь, кто-то что-то сказал повелительным голосом, тотчас же поднялись трое узников, среди которых был и Жузеп. Всех троих увели, с силой хлопнув дверью. Снова зазвенели ключи.

Громов перевернулся на правый бок… и почувствовал кого-то рядом.

— Господин, — тут же зашептали по-английски.