Дмитрий Дивеевский - Ось земли

– А ты?

– А я согласилась. Мне уже не терпелось посмотреть, что дальше будет. Только Герхарду решила по началу не докладывать. Про тебя вспомнила.

– И что дальше?

– Дальше я стала ломаться. Мол, сегодня не могу, позвоните завтра. Пока встречи с тобой дождешься, целая вечность пройдет.

– Так вашего интимного свидания еще не было?

– Нет. Отложила до консультации с тобой. Теперь на следующей неделе.

– А Хайнц знает?

– Неужели я буду скрывать. Ты что?!

– Ну и как?

– Он в отличие от тебя мне верит на все сто.

– Я тебе верю на все двести.

– Ну да, знаю я вас русских. Вы дикий народ.

– Кому-то сейчас натреплют уши.

– Давно пора, они соскучились по руководящим трепкам.

– Ладно, шутки в сторону. Можете с Хайнцем организовать видеозапись твоих свиданий с Ником?

– Другого я и предположить не могла. Все подряд наверное, не сможем, но сцены за столиком в ресторане – попробуем.

– Как ты думаешь, он знает твоего мужа в лицо?

– Может и знает. Досье на меня наверняка завел. В нем, поди, и фотография Хайнца имеется. Но фотография фотографией, а если Хайнца малость изменить, например, наклеить усики и надеть очки – ни за что не опознает.

– Да, это надо сделать, потому, что без его помощи не обойтись. Ему придется находиться в зале и заниматься документальным кино.

– Это он с удовольствием. Любовь к американцам у нас семейное хобби.

– Техника у вас какая?

– Ясное дело, малогабаритная японская камера. Можно спрятать в мужскую сумочку, положить ее на стол и снимать. Только со звуком будут проблемы, наверняка мало что запишется. Шум, музыка да и далековато наверное будет. Не сядет же Хайнц за соседний столик.

– Вот тебе эта зажигалка. На самом деле это магнитофон с продолжительностью записи в четыре часа. Будем писать изображение и звук отдельно, а затем наложим одно не другое. Отдаю из собственных запасов.

– Слушай, Данила, этот балбес, кажется, не прочь забраться мне под юбку.

– Ты это определила из разговора в дверях фитнесс-центра?

– Ваши шутки неуместны, товарищ. Женщина может такие вещи определять даже из окна проходящего мимо автобуса.

– Согласен, согласен. Сдаюсь. Ваши действия фройлен?

– Оторвать ему яйца.

– Это решение противоречит интересам российской разведки.

– Советуешь зачать с ним еще одно американское чмо?

– Это уж слишком. Но сделать глазки и позволить лишнее движение все же можно. А потом дать ему за это по рогам. Вы женщины применяете этот приемчик сплошь и рядом. Почему бы его не применить во славу русского оружия?

– Ради вас приходится рисковать самым дорогим.

– Я награжу тебя за это специальным Орденом Неразорванной Подвязки. Что ты обещаешь принести на следующий раз?

– Первую серию остросюжетного детектива «Приключение янки под столом у Шредера»

– С Богом. Возьму билет на первый ряд. Желаю тебе успеха. Будь осмотрительна. Привет Хайнцу. Денег хочешь?

– Только путем насильственного вручения.

– Хорошо, потом намекнешь, когда созреешь для насилия. – Есть, мой ведущий офицер.

Началась прерванная десять лет назад работа. Только теперь Данила приезжал в Германию из Чехии и они встречались в городках вокруг Берлина.

Озаботившись возрождением в России троцкизма в новой форме, Зенон стал вынашивать мысль встретиться с самим Лейбой, чтобы разобраться в происходящем. Он прочитал об этом деятеле массу документов, изучил множество его работ, но все же никак не мог уразуметь, почему троцкизм уже много лет так популярен по всему миру. Особенно среди западных студентов и молодых интеллектуалов. В чем тут загадка? Ведь авантюризм этой революционной «теории» был очевиден каждому. Ему казалось, что многое в приближении к сути троцкизма мог бы дать разговор с его основоположником.

Поэтому Александр Александрович наметил себе дату незадолго до снятия Троцкого с поста наркома военных и морских дел и решил посетить его под видом одного из делегатов 14 партконференции для доверительной беседы. Однако, когда после преодоления временного пласта он очутился в приемной наркома, то первым делом увидел там Поцелуева.

Порфирий важно вышагивал по красной ковровой дорожке в тускло освещенном кабинете, сцепив руки пониже спины. Его обычно неряшливые волосы были аккуратно подстрижены, фигуру облегал зеленый френч, на ногах блестели мягким светом хромовые сапожки. Появление Порфирия у дверей Троцкого Зенону не понравилось. Поцелуев явно превращался в цербера, препятствующего встрече профессора с ключевыми персонами истории.

– Сейчас Вы объявите, Порфирий Петрович, что Троцкий является гением проницательности и сразу определит во мне гостя из будущего. А посему моя встреча с ним опасна.

– Как удивительно, что такой культурный человек, как товарищ Зенон, не изволит здороваться при появлении в нашем времени. Или я стал вам настолько нелюбезен?

– Здороваются при встрече, товарищ красный командир Поцелуев Порфирий Петрович. А мы с Вами будто бы и не расставались. Я уже подозреваю, что Ваше невидимое присутствие меня вообще не покидает.

– Ну, это Вы преувеличиваете. Разъясняю Вам еще раз, что пока Вас несет в избранную Вами точку времени, я успеваю получить все необходимые сведения о Ваших планах и соответственно подготовиться. Время, как Вы теперь знаете – понятие растяжимое. А что касается проницательности Троцкого – так не смешите меня. Этот петух так увлечен самолюбованием, что не видит вещей очевидных. Идите к нему хоть сейчас. Только пользы от этого будут мало. Все равно он Вам правды не скажет. Врет всем напропалую.

– Тогда зачем Вы перехватили меня в приемной?

– А поболтать охота. Давно не виделись.

– Так я и поверил.

– Ну, ладно, скажу. Признайтесь, чего Вы так к троцкизму привязались? Чего в нем такого особенного? Вот невидаль! Обычный еврейский номер с переодеванием. Любому дураку ясно: увлечь пролетариев под красное знамя и построить их руками царство всех царств для избранного народа. Вы это лучше меня знаете, по глазам вижу.

– Я, собственно, по делам советской перестройки. Представьте, что заподозрил я в этой самой перестройке тот же самый номер с переодеванием, ведь перестройщики опять какую-то международную модель в России построить вознамерились. Я изучаю классический так сказать троцкизм только с этой точки зрения. Но здесь Вам меня понять трудно. Ведь, насколько я понимаю, эпоха, наступившая после Вашей безвременной кончины, то есть после 1937 года, Вам недоступна.

– Теперь я вижу, что Вы от папеньки недалеко упали, такая же язва. Это касательно моей кончины. А касательно эпохи после 1937 года, то она действительно для меня закрыта. Явиться в нее я не могу, но сведения о ней получаю. И хотя аз, грешный, нахожусь в ограниченном состоянии и на земную жизнь влиять не в силах, происходящее вижу. А что касается до Ваших догадок, то давно спросили бы. Дело-то ясное.