Дмитрий Дивеевский - Ось земли

Зенону стало страшно и он захотел вырваться из этого пронизывающего душу стона и мысленно представил себя в номере гостиницы. Сцена тут же переменилась и профессор почувствовал на голове руки Софьи Андреевны, которая говорила: «Сашенька, милый, проснись, проснись, ради Бога…». Когда он открыл глаза, супруга рассказала ему, что была вынуждена прервать его одиночество и войти в комнату, потому что из нее раздавались рыдания. Она решила, что профессор уснул и видит во сне какой-то ужасный сон, поэтому разбудила его.

Но профессор знал, что это был не сон…

Вскоре после возвращения из России Софья Андреевна скоропостижно отошла к Господу, словно только и ждала, когда случится ее свидание с Родиной, чтобы завершить свой земной путь.

Скорбное состояние души, овладевшее Александром Александровичем после утраты, казалось, поселилось в нем навсегда. Но и желание искать истину в прошлом все больше овладевало им. Иногда он словно спохватывался и спрашивал себя: что со мной происходит? Может быть, я схожу с ума? Невероятно, чтобы с помощью памяти я попадал в реальное прошлое! Крохотная мыслишка иногда мелькала в его сознании, вызывая озноб: а что если попытаться посетить покойную жену? Ведь эта встреча все прояснила бы. Они были неразлучной парой, которая прошла не только через счастье, но и через совместную беду. У Зенонов долго не было детей и Софья Андреевна забеременела только в тридцать семь лет. Поначалу все шло хорошо, но чем дальше, тем больше анализы показывали, что ребенок будет неизлечимо болен. Немецкие врачи твердо рекомендовали прерывать беременность и после долгих мук, супруги решились на аборт. Четырехмесячному мальчику прервали жизнь. После этого существование их превратилась в один неизбывный стон. Неизгладимая боль от содеянного и жжение совести преследовали их постоянно. Зенон понимал, что это будет иметь последствия при его переходе в мир иной, и, наверное Софья Андреевна уже столкнулась с этим. Профессор постоянно носил в сердце желание посетить супругу, и в тоже время страх столкнуться с чем-то таким, что только увеличит его страдания, останавливал его.

Потом произошел особенный случай и в его путешествиях в прошлое появился спутник, который стал путеводителем по закоулкам дней минувших.

Александр Александрович начинал все смелее «ходить в историю», но всегда его экскурсии были краткими и несмелыми. Новый для него способ познания казался не только необычным, но и опасным. Те несколько вылазок, которые он осмелился сделать в качестве наблюдателя, мало что давали. Профессора так и подмывало вступить в контакт с жителями прошлого. Вот это было бы настоящий доступ к сокровищам истории! Зенон потихоньку дозревал до такого дерзновения и однажды дозрел.

Как-то он наткнулся в своих изысканиях на материалы комиссии Министерства культуры СССР, которая в 1963 году вскрыла гробницу Ивана Грозного и его семьи. Останки царя и его сыновей подверглись экспертизе и выяснилось, что в костях присутствует ртуть, в 2600 раз превышающая по своему количеству предельно допустимые цифры. В 2600 раз! И в останках его сына Ивана то же самое. Кости были настолько изуродованы наростами, что при жизни видно, причиняли страшные мучения.

А в останках младшего сына Федора ничего не обнаружено. Но его-то как раз травить не надо было, потому что он родился слабоумным.

Зенон вспомнил, что в свое время по Европе ходила болезнь «сумасшедшего шляпника». Она появлялась у мастеровых, применявших ртуть при изготовлении шляпного фетра. Симптомы этой болезни похожи на помешательство, при котором психические депрессии сменялись приступами буйного гнева, опасными для окружающих.

Все это навело профессора на мысль, что ртуть играла немалую роль в поведении Ивана Грозного и он решил посетить Кремль в период, когда заболевание царя стало очевидным, то есть, после 1570 года.

К решению этому его подтолкнули сведения об иностранном лекаре, врачевавшем государя. Не значит ли все это, что припадки Ивана Васильевич носили искусственное происхождение? Не было ли за всем этим тайного плана? Профессор перестал спать ночами, любопытство извело его окончательно и однажды утром настал момент активных действий.

Завершив ознакомление со всеми материалами, Александр Александрович задвинул шторы на окне, откинулся в кресле и закрыл глаза. Вспомнить все, что знаешь, оживить картины прошлого… Вот Кремль, стены уже сложены из красного кирпича, На Ивановскую площадь бросает гигантскую тень недостроенная колокольня, стоят Архангельский и Успенский соборы, площадь вымощена грязным деревянным торцом, В небе светит солнышко, сентябрьский день дарит миру последнее тепло. Меж соборами кучками торчат остатки пожелтевшего разнолесья, слышался стрекот сорок. Площадь безлюдна – лишь пробежит фигура в темной рясе да на крыльце царских хором две молодые девки выбивают пуховые перины. С заднего двора за хоромами несет дымком. Зенон огляделся, потопал ногами по земле – все в порядке, ноги стоят на Ивановской площади. Он набрал в легкие свежего сентябрьского воздуха и начал движение по давно ушедшей эпохе. Для начала подошел к углу, глянул на задний двор и увидел вертел, на котором висело уже обуглившаяся тело какого-то человека. Под вертелом опричник в черной епанче ворошил угли. Неподалеку сидели на бревнах еще несколько опричников, пили вино из дубового бочонка и закусывали мочеными яблоками. Один из них, приземистый и густо заросший волосом, увидел его и призывно махнул рукой:

– Поди сюда, подьячий, отпей вина.

По маленькому росту и звероватому, поросшему густым волосом лицу, Зенон догадался, что это Малюта Скуратов. Стало страшно, но осознавая нереальность происходящего, он подошел и присел на бревнышко. Взял протянутый ему оловянный кубок и подставил под струю вина. Глотнул большим глотком, утерся рукавом и спросил, указывая на вертел:

– Это кто такой будет?

Малюта уставился на него:

– Ты что, раб божий, белены объелся? Не ты ли дознание записывал?

Зенон не нашелся что ответить, но тут вмешался сидевший рядом с ним опричник, сверливший профессора острыми карими глазками. Это был грузный мужчина с сизым носом, опухшим ноздреватым лицом, клочкастой бородой и длинными, до плеч волосами. Он засмеялся и сказал испитым басом:

– А он, поди, бегучего серебра лизнул, которое у лекаря нашли. Вот у него голова-то и треснула.

Остальные опричники тоже хохотнули, а остроглазый продолжал:

– Я, чай, и сам вечор его попробовал – вот мне тошно-то было! Когда лекаря вязали, штоф-то с серебром опрокинули и оно по столу разбеглось. Мы с Антипкой его перстами в штоф обратно сгоняли. Видать, оно к перстам прилипло, потому как после трапезы нам тошно стало. Ох, отрава, прости Господи!