Дмитрий Дивеевский - Ось земли

– Чем ты ей не угодил, Витя? Давай, рассказывай. Дело Воскресенского я помню, таких дел у нас гора. Не хуже и не лучше других. Что там у вас произошло?

Уваров рассказал о неудачной попытке Хлуновой принудить священника к доносительству и последовавшем затем странном припадке. Своей роли он здесь никакой не видел, разве что оказался невольным свидетелем столкновения двух характеров.

– Какие уж тут характеры, Витя – внимательно выслушав его, сказал Жохов – Это не характеры, это пострашнее будет. Хлунова, может и не человек вовсе, а нелюдь какая. А ты ее явление видел. Вот и пошла на тебя в атаку. Думаю, это только начало.

– Да что ты говоришь, Иван Иванович. Мы же научные атеисты!

– Что говорю? Вот послушай одну историю, научный атеист, может что поймешь.

Значит, слесарил я в мастерских Храмова до революции, что на Выездной улице стояли. Сейчас там артель «Красный жестянщик».

Парень я молодой, до женского полу охочий и приглянулась мне молодая жена Храмова Евгения, по прозвищу Китайка. Годов ей было около тридцати и смахивала она малость на китаянку, такая же черноволосая и раскосая. А глаз как уголь жгучий, нехороший глаз. Но по бабски сладкая была будто персик. Просто загляденье. Ходила всегда не спеша, бедрами ворочала и черным глазом, нас, мужиков, жгла. Стал я о ней мечтать, а подойти не умею. Опыта нет, да и смелости не хватало. Тогда не нашел я ничего лучшего, как за ней подглядывать. И лучше бы я этого не делал. Ночкой на дерево, прямо рядом с ее окном заберусь и видом Китайки наслаждаюсь. Надо сказать, спала она с Храмовым отдельно, что вообще не по христиански, поэтому находилась в комнате одна и производила там всякие действия, от которых у меня волосы на голове шевелились. Всего рассказывать не стану, ни к чему, но одну сцену расскажу. Была у нее большая фотография мужа с покойной женой и дочерью от первого брака. Большая картинка, в рамке, застекленная. Я ее хорошо разглядел. Фотографию эту она где-то прятала и только иногда вечером из тайника доставала. Так вот, разденется она бывало до нага, положит фотографию на стол плашмя, закроет черным платком, высыплет на платок пригорошню волос, думаю мужа и падчерицы, подожжет их свечкой, и начинает какому-то богу молиться. Но не православному, а колдовскому. За груди себя схватит, глаза закатит и зубами как волчица скрежещет. Страсть как жутко. Потом на фотографию плюнет, и будто силы теряет, прямо головой на стол падает. В общем, колдунья, нелюдь, какие на Руси всегда водились. Вот и Хлунова на эту похожа. Прямо копия, хоть и не Китайка.

– Ну и что от ее колдовства случилось? Может это придурь какая?

– Может и придурь. Только Храмов, мужик в соку, на пятом десятке захирел и Богу душу отдал, а вслед за ним и дочка отправилась. Значит, скоротечная чахотка у нее открылась. А Китайка стала наследницей мастерских, правда, после революции у нее дела не пошли.

– Как раз и должны бы дела пойти. Время безбожное началось.

– Может и так. Только ее дома мертвой нашли. Умерла от удушья. Что за удушье, как такое случается, не знаю. Может, кто еще из их племени с ней поразвлекся, как знать.

– Иван Иванович, ты что, в нечистую силу веришь?

– В общем, так, Виктор. Расследование мы проведем, твои недостатки отметим, на неопытность ссылку сделаем. Зеленый ты у нас еще. Предложим понизить в должности и сослать за Можай. Это лучше, чем понизить на два метра в грунт, правильно? Главное, чтобы Горький с предложением согласился. Дело мелкое, решать его может область. Еще спасибо Хлуновой скажешь, что так твоя жизнь сложилась. Лишь бы она дальше за тобой не погналась. С нее станется. Смотри, что вокруг творится: страшное дело какая резня надвигается. Много народу поляжет, а ты, глядишь, в лесах отсидишься. Так что, поезжай с легким сердцем. Твоя задача – выжить»

Похоже, так оно и было. В лагерях из начальства мало кого тронули. То ли спасли глухие мордовские леса от черного смерча, то ли еще по какой причине, но арестов не было. Уваров потихоньку привыкал к новому для себя быту, который ожидаемо оказался тусклым и безрадостным. Большую часть времени Виктор проводил в закрепленных за ним отделениях. Во втором отделении числилось по должности всего три офицера. Весь остальной персонал состоял из сержантов, командовавших взводами охраны, обслуживания и старшинами, заведовавшими матчастью и складами. Кроме военных, на производстве имелись еще вольные техники и инженеры, занимавшиеся ремонтом оборудования. Начальником отделения был старший лейтенант Борис Толмачев, обрюзгший от пьянства мужчина лет сорока, с вечно небритым лицом. Он жил здесь с женой Софией, дамой преждевременно располневшей и старавшейся с местным народом не общаться. Софья проводила большую часть времени у себя дома либо у подруг в Явасе и увидеть ее можно было лишь изредка. Место его заместителя было временно свободно. Еще одним офицером был лейтенант Станислав Сикора, заместитель начальника отделения по режиму, человек нелюдимый и высокомерный. Он пришел к Уварову знакомиться в первый день появления того в отделении. Оставил псов на ступенях барака и стукнув в дверь, вошел не дождавшись разрешения.

– Лейтенант Сикора, Станислав Брониславович – сказал он без улыбки – пришел познакомиться. Живу в соседнем бараке. Если станет скучно, приходите. Я один. Женщин здесь нет, за исключением зэчек на соседнем отделении, да вольняшек в Явасе. Все воняют смолой.

– Не понял.

– Здесь все сделано из сосновых бревен: и бараки, и кровати и столы и табуретки. Все течет смолой, которая липнет на одежду. Поэтому все пахнет смолой. Понято?

Сикора говорил отрывисто, будто перед строем. Серые, узко поставленные глаза его были холодны, лицо неулыбчиво.

Он встал, одернул гимнастерку:

– Познакомились. Хорошо. Я пошел.

И вышел из помещения, оставив Виктора в некотором недоумении. «Странный человек» подумал тот.

Уваров чувствовал себя в Темлаге свободно. Положение оперуполномоченного НКВД делало его неприкасаемым в мелких сварах, которые обычно бывают в замкнутых коллективах по любому поводу. Он был волен самостоятельно планировать свои командировки в отделения, и постоянно работал там, подбирая среди заключенных кандидатов на вербовку. Работа было неприятной, потому что в лагерях находился народ искушенный и подозрительный, обнажившийся до действительных качеств своей души, и лучше бы многим из них вообще не обнажаться. Лагерь ломает слабых и тогда на место слабости часто приходит подлость. Уваров проникался чувством неприязни к тем заключенным, которые сразу понимали суть происходящего и предлагали сотрудничество по собственной инициативе. В этом сотрудничестве, конечно же, были свои выгоды: опер мог подбросить лишнего харча на встрече, а то и выгородить из конфликтной ситуации, а главное, защитить от ужесточения репрессий, которые могли свалиться на лагерь в любой момент. Но была и цена за все эти прелести: рано или поздно подозрение падало на такого человека и он становился презираемым среди заключенных. Не всегда вокруг него поддерживался и заговор молчания. Бывало, что факт сотрудничество оглашался в бараке в глумливой и издевательской форме. Во втором отделении сидело много выходцев из интеллигенции, не способных на физические расправы. В соседних же отделениях, где отбывали срок «враги народа», осужденные за вредительство и саботаж, то есть выходцы из крепкого крестьянства, сексот мог быстро поплатиться жизнью.